И будь я проклят, если понял, за какие сетевые грехи получил от близкого человека официальный отлуп.
Списал на женскую импульсивность и тринадцатое число, решил закуклиться и выждать — авось всё разрешится само собой. Но через неделю в сети появилась Амальгама, оккупировавшая мои мысли без остатка. Мысленно выстроив цепочку персонажей, вплоть до сегодняшнего клубного бэмса, я понял: всё действительно разрешилось само собой.
И вообще — на сегодняшний вечер к чёрту виртуальность!
Я отправился на кухню и сварил себе кофе.
Пил его с удовольствием, а сам читал газету и думал о том, что машину надо гнать на мойку, и что издателю нужно срочно позвонить… а ещё — что кошке не понравится гулять по заснеженной крыше.
Хотя ей и нужен свежий воздух.
Mar. Троян
— Я есть зелёный человечек.
Он стоял передо мной, грустно опустив бирюзовые плечи, и смотрел в землю. От длинных зелёных ресниц на впалые щёки падала тень, припухлые желтоватые губы были скорбно поджаты. Росточка в нём оказалось мне вровень, включая высоко взбитый клок волос.
Я невольно поёжился: он стоял босиком на заснеженной тропинке, и из одежды на нём была лишь коротенькая аквамариновая туника. Которую безжалостно трепал пронизывающий до костей ветер.
— Вам не холодно?
— Нет. Ответьте мне, — он умоляюще сложил руки с длинными пальцами, — вы умеете ремонтировать летательные тарелочки?
— Ни разу не доводилось, — растерялся я.
— Она разбилась, — зелёный человечек грустно посмотрел на меня, и я поразился, насколько прозрачные у него глаза. — Её нужно склеить.
Я посмотрел на часы. …Сократил дорогу, называется.
— Это не займёт много времени. Я один не получаться.
Пахло от него странно, вот что. Смешной запах — кофе и лилии одновременно. То сильнее, то слабее. Впрочем, конечно — ветер. Порывы.
— Вам не холодно?
Зеленый человечек очень удивился:
— Космос — холодно. Планета — жарко. Очень жарко.
Гибкие пальцы поднялись к длинной шее, зацепили ткань, и… Я быстро повернулся спиной.
— Вам будет очень сложно снова одеться? У нас не принято, когда женщины ходят по улице голые.
— Я есть зелёный человечек, — удивилась она. И снова запахло лилиями… и кофе.
— Вы оделись? — разозлился я. В конце концов, дома, в компьютере, меня ждали совсем другие зелёные женщины.
— Да, — прозвенело в ответ. Лучше бы я не оборачивался: одежду она намотала на высоко сбитую прическу.
— Девушка, милая, оденьтесь, пожалуйста, так, как было.
— Это не одежда. Это разум.
— Что? А, понятно.
Дублёнку отдавать не имело смысла, а вот свитер вполне можно было на девушку надеть. Или рубашку?
— Рубашка лучше, — сказала девушка. Я поперхнулся.
Потом быстро стащил с себя свитер, рубашку, и мгновенно оделся обратно: зима стояла злая, с морозом под тридцать.
В белой рубашке с зелёным тюрбаном на голове она смотрелась почти как африканочка где-нибудь в Конго. Или Джулия Робертс в известном фильме. Тюрбан трепыхнулся, укладываясь поудобнее.
— Я есть зелёный человечек. Вы мне поможешь склеить тарелочку?
— Показывай дорогу, пожалуйста, — вздохнул я.
И она пошла вперёд по тропинке. Боги, наши женщины так не умеют ходить, как шла босиком по снегу эта тощая зелёная инопланетница… Так гордо держа спину! Вперёд, вдоль круглого озера… занесённый снегом теннисный корт… ещё одно озеро…
— Вот.
В сугробе у корявой рощи мигала бирюзовым светом раненая тарелка. Метра с три кружочек, да кабинка крохотная, открытая, с чёрным, видно, отключённым, экраном и пультом управления. Что-то там ещё валялось под сидением, неопрятной кучей.
Отбитый край тарелочки лежал рядом — пара кусков размером с полчеловека каждый. Конечно, в одиночку ей было бы не справиться.
— В дерево врезался, — виновато сказала девушка. — Слишком светло, глаза не привыкли.
— Чем клеить? — грубовато прервал я. Она засуетилась, потащила из кабинки тонкий шланг.
— Этим…
— А обезжирить?
Девушка виновато развела руками:
— Нету. Но оно прочное, удержит.
— В космосе?
Она моргнула:
— Ну да.
Я поставил два осколка торчком, смахнул перчаткой снег. Края сколов были странно правильными — как ножом тарелку разрезали.
— Ты откуда сама-то? — спросил я, выдавливая из шланга голубоватую пенку. Пенка с лёгким шипением плотно ложилась на поверхность, не растекалась, не сползала.
Название она произнесла быстро, и состояло оно, наверное, из всех гласных мира.
— Это далеко, наверное, — осколки были состыкованы, я держал ледяной металл перчатками, и от холода сводило пальцы. Чёрт его знает, как оно схватится на морозе.
— Близко, — я чувствовал, что она улыбается.
— А как тебя зовут?
И снова певучий набор звуков. Что-то вроде Эо — бесконечное, как музыка.
— Красивое имя.
Вроде схватился клей. Я на всякий случай поломал куски — всё равно иначе не проверить, и успокоился.
Тарелочка, развернувшись, подставила мне битый край.
— Живая она у тебя, что ли… Эо?
Девушка хихикнула.
— Живая.
— Тогда попроси, чтобы край подняла, как только осколки поставим. Нам с тобой, пока клей загустеет, на весу такую тяжесть не удержать.
Тарелочка фыркнула, как лошадь, но край послушно подняла. Минут пять я честно держал вставку, потом решил, что достаточно.
Руки потеряли чувствительность напрочь. Я стащил перчатки, растёр пальцы снегом. Эо стояла рядом и с интересом наблюдала за тем, что я делаю.
— Спасибо, что помог, — поклонилась она. — Я сейчас сниму твоя рубашка?
— Дарю, — отмахнулся я. И поинтересовался:
