Александр Пересвет. Сон длиною навсегда
— А кого бояться — смердов? — вскинулся Ульф. — Иссечём, и вся недолга…
— Ты знаешь, как все тебя уважают, Ульф, — осторожничая, всё же настаивал Сигурд. — Только подумай: пока будем резать мужиков, бабы и девки убегут. Где их искать в этой чаще? Раз не сумели спрятаться, надо схитрить…
Ульф покатал язык за щекой, его клочкастая борода заходила ходуном.
— Нам не повезло, — согласился он. — Но и хитрить-то на чём? Товара нет, гостем не прикинешься…
Дальнейшего Ратай не слышал. Ярлы перешли на шёпот. Русинги помалкивали, ожидая, когда вожди закончат совет и изложат свой план.
А план был прост — чего уж раскидывать умом перед деревенщиной! Паре человек прикинуться больными. Пара других идут к веси в открытую, просят местных ведунов осмотреть страждущих. Даже предложить серебра. А пока ведуны разберутся, что их дурачат, и поднимут тревогу, надо успеть обойти весь, чтобы отсечь желающих бежать.
Ратая в нападающую группу не взяли. Мал, сказали, да первая русь… И присоединили к тем, кто должен был блокировать деревню со стороны леса.
Им повезло. Встретили только одного мальчонку, которого удалось убить прежде, чем он закричал.
С того места, где десятский оставил Ратая, видно было, как две фигурки воинов подошли к воротам. Через калитку к ним вышли четверо местных. Некоторое время препирались о чём-то, потом местные закрыли ворота. Долго не происходило ничего. Затем открылась калитка в воротах, вышли четверо и вместе с двумя русингами направились к лодьям.
Через некоторое время у тына появились трое русов и завели о чём-то новый торг с охранявшими калитку смердами.
Вдруг в пронизанной комариным писком тишине взвился крик. Что-то ярко блеснуло в закатном солнце, и у входа — завертелось…
Теперь нужно было не зевать и засадным. Ратай облизнул губы, вспомнил Ульфа: «Учти, нам не трупы нужны, нам рабы нужны, понял?» Секира не хотела вылезать из перевязи, пока он не догадался ослабить петли.
Ждать пришлось недолго. В направлении заросшей кустами лощинки рванули бабы с малышнёй, не ожидая засады.
Деревенщина! Часть повязали тут же, остальных погнали обратно.
Здесь тоже всё заканчивалось. Группа русингов у мужского дома дожимала нескольких вооружённых смердов. Те отбивались, став в круг, но движения были уже вялыми. Усталость и безнадёжность вязали не хуже верёвки.
Ратай, потеряв своих, закрутил головой. И едва не упал, поскользнувшись на розово-серых кишках, протянувшихся по траве. Чуть дальше дёргался мос-латый мужик. Он тонко и однообразно выл, царапая землю в последнем пути к родной избёнке.
Ратай рванулся к месту схватки. Успел. Даже удалось отбить удар смер-довой дубинки. Противник подставился, и руки сами опустили секиру на его слипшиеся от пота волосы. «Нам нужны рабы», — промелькнуло, и Ратко успел повернуть клинок плашмя. Оглушённый смерд ткнулся носом в траву. Тут же его кто-то придавил коленом, выкручивая руки.
Когда всех связали, одноглазый Хрольв отметил удар, сказав, что тот решил битву.
Потерь не было. У двоих отшиблены руки, да Кетилю размозжили дубиной пальцы. Он шипел, мотая окровавленной тряпицей, но успокаивал, что кости-де целы. Остальное заживет. Особенно, если залить боль пивом.
Пиво принесли с лодей, в домах нашли мёд, так что удачу решили отметить прямо на месте, в покорённой веси.
Старикам разъяснили, что весь теперь — русская. То есть не хотят если повторения сегодняшнего, будут платить выходы им. Мужам Хрёрекра, то есть.
Старики смотрели исподлобья и, похоже, плохо соображали, о чём речь. Хотя Ратай переводил с русского на славянский вполне точно.
Сигурд сплюнул в сердцах, сунул им бересту с рунами конунга — пусть показывают, если нагрянет кто из других находников, — и пошли они на честной пир.
За Ратку со смехом выпили, как за «решившего всё дело» молодецким ударом. Потом налили с предложением не дуться на товарищей. Они-де подшучивают дружески, а удар и вправду был неплохим. Потом ещё добавили — отметить начало боевого пути славянина в русской дружине. Потом ещё пили. А потом хмельной мёд ударил в голову. И дальнейшее превратилось в набор рваных картинок, каждая без начала и без конца.
…Вот он, шатаясь, стоит с кубком в руках и говорит что-то невнятное, но прочувствованное…
…почему-то плачет… Потом его выворачивает. А земля всё время тупо бьёт его по коленкам…
…его рука держит секиру. И сильный удар, выбивающий оружие, и громкий хохот вокруг…
…он целуется с кем-то и просит считать сыном и братом кровным, только никак не сообразит, кто же это…
Что-то связное начало собираться в мозгу лишь когда он шёл вдоль связанных пленников, а Орм и Ульф выбирали для него награду. Собственно, никто ему не был нужен — крутило и в животе, и в голове. Но старшие товарищи были настойчивы, и вскоре вытащили почти совсем девочку, которая не прельстила никого из русингов, предпочитавших женщин по-сочнее. И он повел её, ревущую, подальше в кусты.
Там долго рвал с неё рубаху, никак не умея совладать с сопротивлением. В конце концов, показал нож, после чего её руки стали менее упорными. Крики её его совсем не трогали, но когда она прекратила сопротивляться, у Ратки вдруг ничего не получилось. И раз, и другой он пытался настроиться на нужный лад, но боги никак не давали ему силы.
Признаться в этом было стыдно, тем более, что девка больше не отрывала его руки от своих острых грудей, и ему, собственно, уже ничто не мешало. Но уже и расхотелось… Спасая честь, он заявил, что на самом деле добрый, что сам не любит насилие, а предыдущее его поведение объясняется тем, что он так же сильно не любит и женской непокорности.
Авторитетно так прозвучало.
Насколько поверила девчонка — было непонятно. Но лежала она теперь смирно. Потом попросилась одеться.
Острая хмельная дурь у Ратки прошла, осталось лишь тупое, оглушающее опьянение. Постепенно становилось стыдно — хотя он, убей Велес, не понимал, что может быть постыдного в овладении с бою незамужней девкой. Но что-то дружественное уже проснулось в нём. Девчонка перестала быть только добычей.
И он поступил неожиданно даже для самого себя. Приказал ей бежать. В конце концов, рабство хуже насилия. А он уже не мог себе представить, как это её повезут в какой-то золотой Булгар, как кто-то жадно доделает то, чего не сделал ныне он… Всё равно, как продать соседскую Нежку.
Девка сперва смотрела недоверчиво, но когда он вывел её к тыну и показал, где надо пройти, чтобы не напороться на русское охранение, она внезапно просияла, обняла его и поцеловала.
Подсадил её — почти перебросил на ту сторону, — и белая фигура скрылась в темени.
Русинги ещё шумели. К ним идти не хотелось. Да и за пропажу пленницы его по головке не погладят. И — пьяный, но хитрый — он шмыгнул обратно в кусты, приспустил на себе порты, да и притворился заснувшим.
А потом незаметно уснул.
И снилась ему девка, которой так и не овладел. Будто сидит она рядом, гладит его по щеке и говорит: «Мы ещё увидимся…»
И так хорошо было Ратке, что и не высказать! Одно только мешало — никак он разглядеть не мог
