Анастасия Доронина
Твой билет в любовь
Кира ехала в метро и ругала себя последними словами.
Ну кто, кто заставил ее соврать? Да еще так бездарно!
А все из-за этой курицы, Наташки. Полгода назад коллеге подвернулся какой-то на редкость роскошный любовнику нашпигованный долларами как зеленый салат витаминами. Ничего не скажешь, Наташка — зверски красивая девчонка, невысокая, длинноногая, а пухлые, как у Анджелины Джоли, губы и огромные, сочного коричневого цвета глаза и вовсе придают ее внешности нечто колдовское. Другое дело, что мозги у Натахи явно такие же прямые, как ее ноги — ну совершенно без извилин!
Но мужикам любого возраста, семейного положения, цвета и сорта, которые прилеплялись к Наташке сразу же, как только она появлялась на улице без сопровождения, до ее мозгов было меньше всего дела.
Натаха и сама этого не скрывала, а может, просто не догадывалась, что надо бы попридержать язычок.
Четыре разновозрастные работницы бухгалтерии обнищавшей картонажной фабрики вот уже четвертый год подряд — с момента появления Наташки в конторе — начинали день с того, что выслушивали очередной рассказ о ее похождениях.
Предугадать заранее, с какого именно события в Наташкином изложении начнется день, было невозможно. Один раз она, едва скинув белую шубку, вытянула руку и продемонстрировала сослуживицам оттопыренный мизинец:
— Вот. Это мне Козлик подарил. Сказал, что я — Мадонна…
Козликом назывался низкорослый толстячок с выпученными глазами, который таскался за Наташкой на почтительном расстоянии добрых две недели, прежде чем решиться подойти познакомиться. А познакомившись, дней десять обожествлял избранницу, существенно растрясая семейный (Козлик оказался женатым) бюджет.
Другой раз зареванная, с дрожащим подбородком, Наташка выставила на обозрение охающим коллегам лиловый фингал, на время затмивший сияние левого глаза:
— Вот. Это Жорик подарил. Сказал, что я — шлюха!
Жорик был обладателем налитых железной боксерской силой кулаков и настолько взрывного нрава, что Наташка вздохнула с большим облегчением, когда его посадили за пьяную драку в придорожном кафе.
А зимой, когда московские улицы погрузились в тоску, и небо было затянуто унылым сизым маревом, и сапоги разъезжались на облепившей тротуары грязной каше из раскисшего снега и химической соли, возбужденная Наташка ворвалась в бухгалтерию с новостью:
— Еду в Париж! На рождественские каникулы! Вот! Это Любшин подарил! Сказал: «Увидеть Париж — и умереть!»
Этот Любшин оказался наиболее интеллигентным из всех Наташкиных воздыхателей. Правда, он продержался возле нее не более месяца, но Наташке, мечтавшей о Париже, как малолетние дети мечтают о сказке, десяти проведенных в столице мира дней хватило на целый каскад воспоминаний:
— На Монмартре мы пили абсент… А на Рю де ля Пэ смотрели канкан… Ой, девочки. а какие там цены! Особенно в Мулен Руж!
Кира смотрела на Наташку, прижмурившую глаза, чтобы вид разваливающихся от старости стенных шкафов в их родной бухгалтерии не мешал предаваться воспоминаниям, и пыталась презирать эту дурочку. Но… не получалось.
Вместо гордого чувства в Кирино сердце вползала позорная зависть. А в ушах звенела музыка маленьких баров и отрытых кафе, сияла огнями Эйфелева башня, кипела пузырьками настоящая «Вдова Клико» и звали к себе улочки старого Парижа… Увидеть Лувр, прикоснуться к стенам Нотр Дам, получить массу фантастических впечатлений — да ей бы на всю жизнь хватило!
Как она хотела в Париж! Как многое она успела бы там посмотреть!
Полгода Наташка гремела цветными стекляшками воспоминаний, вызывая в Кире никак не проходящее раздражение. А когда настала пора отпусков и бухгалтерия начала строить планы, Кира взяла и поступила как последняя дура.
Татьяна Витальевна, начальница, сказала:
— Кто куда, а я на дачу. У меня, девочки, двое спиногрызов на все лето осядут. — «Спиногрызами» она называла внуков, шести и восьми лет, которые, зная о мягком сердце бабули, крутили Татьяной Витальевной, как хотели. — Дочка с зятем, может быть, на пару недель куда-нибудь в Анапу вырвутся, а мне морковку полоть, клубнику растить, одним словом, шевелись, бабка!
— А я к брату поеду, во Владивосток, — вздохнула тощая Алена. Уголки ее губ всегда были опущены книзу, даже если она улыбалась. — Брат там дом строит, надо помочь. За строителями последить, кашеварить, то да се…
Наташка молчала. И только переводила красивые, но бесконечно тупые глаза поочередно на каждую из своих товарок: строить планы более чем на три дня вперед она была не в состоянии.
— Кир, а ты? — спросила Алена. Она просунула под пачку бумаг здоровенный дырокол и приготовилась поднажать на него как следует: компостер у них был тугой и старый, помнивший еще нашествие татаро- монгольского ига.
— Я?.. — очнулась Кира. И тряхнула головой с кое-как подобранными первой попавшейся под руку заколкой прядями: из-за лишних десяти минут сна сегодня утром она опять поленилась возиться с прической. — Я… А я в Ниццу собираюсь. На Лазурный берег. В бухту Ангелов.
От неожиданности Алена грохнула дыроколом так, что из соседнего кабинета им застучали в стену. Три женщины замерли за своими столами. Даже стопы картонных папок с ботиночными тесемками как будто затаили дыхание.
Прошло минуты три. Все это время Кира казнилась, как мученик Инквизиции, и ждала разоблачительных насмешек.
— Ки-ира! — протянула Алена, с шумом выпустив воздух. — Ки-ира! Ну надо же! И молча-ала!
— Во Францию! — взвизгнула Наташка. И захлопала в ладоши.
Молодец, девка! — одобрила Татьяна Витальевна. Массивное тело начальницы заколыхалось, официально утверждая Кирины планы. — По Европам будет разъезжать, а чего ж, по молодости так и надо, тем более что Наталья наша тропинку уже проложила. Есть деньги — покупай удовольствия. Мы с моим Николаем, пока дочка не родилась, тоже каждый год в Ессентуки ездили.
— Ну Татьяночка Витальевна! Ну вы же ничего не понимаете! — заволновалась Наташка. — Кира не будет себе ничего покупать! Ну какая же женщина поедет во Францию одна?! Да еще на Лазурный берег! В Ниццу!! В бухту Ангелов!!! Это же мировой курорт! — взвизгнула она так, как будто французские власти недавно законом запретили отдыхать на курортах без любви. — Кирка едет туда в романтическое путешествие! Ее молодой человек пригласил, правда, Кирюш?
Только Наташка могла в один присест так развить ее опрометчивое вранье, и только Наташка могла так ошибаться. «Молодой человек»! Последний — впрочем, он же и первый — Кирин любовник скрылся с горизонта еще четыре года назад, оставив после себя горький вкус ночных слез и дрожь при воспоминании о больнице, где ее, казалось, резали на куски, выдирая руками в резиновых перчатках маленькое, нежное, так и не родившееся…
— Конечно, молодой человек! — поддержала Алена. — Разве кто из нас может самостоятельно такой тур себе купить? С нашими-то зарплатами.
Алена рассуждала, как всегда, трезво. «Наши-то-зарплаты» у работниц картонажной фабрики имени Клары Цеткин были, похоже, рассчитаны на тех, кто питается манной небесной. Для полной уверенности Кира быстро произвела мысленный расчет: если она купит себе давно присмотренные на распродаже туфли, ее отпускных хватит только на то, чтобы продержаться до следующей получки без голодного обморока.
— И очень хорошо, так и надо, Кирюша, — качнула тяжелым подбородком заведующая бухгалтерией. — Мужик нынче пошел пуганый, мелкий, только о себе думает. Если сумела из него путевку на шикарный отдых выжать — считай, повезло тебе. Может, оно раз в жизни и выпадет, такое-то счастье.
— Кир! А какой он? — всплеснула белыми ручками Наташка. — Богатый? Красивый? Влюбленный?
Эх, врать так врать!
