Сталинизм. Народная монархия

Деятельность императрицы и Распутина не только деморализовала страну. Они взялись за руководство военными действиями. В телеграмме Александры Федоровны, которую она направила царю в Ставку в 1916 году есть такая строка: «Нужно сделать небольшой перерыв, и тогда все пойдет хорошо. Он [Распутин] так сказал». Видимо, царица знала о начавшемся наступлении, и эту строку следует рассматривать как совет Распутина сделать небольшой перерыв в наступлении.

В письме из Царского Села от 4 июня 1916 года, направленном царю в Ставку, императрица пишет: «…Мой родной голубчик, от всей души благодарю тебя за твое драгоценное письмо. А. [этой буквой обозначалась Анна Вырубова] позабыла тебе сказать, что наш Друг шлет свое благословение всему православному воинству. Он просит, чтобы мы не слишком сильно продвигались на Север, потому что, по его словам, если наши успехи на Юге будут продолжаться, то они сами станут на Севере отступать, либо наступать, и тогда их потери будут очень велики. Если же мы начнем там, то понесем большой урон. Он говорит это в предостережение».

В ответ на это письмо царь из Ставки пишет царице 5 июня 1916 года: «…Мы с Алексеевым [Алексеев — начальник штаба Ставки Верховного главнокомандования. — Авт.] решили не наступать на Севере, но напрячь все усилия на Южном. Но прошу тебя, никому об этом не говори, даже нашему Другу. Никто об этом не должен знать. Даже войска, расположенные на Севере продолжают думать, что они скоро пойдут в наступление, и это поддерживает их дух. Демонстрации, и даже очень сильные, будут здесь продолжаться нарочно. К югу мы отправляем сильное подкрепление».

Предупреждение царя о том, чтобы императрица никому не говорила о планируемой штабом операции, «даже Другу», может только насмешить. Именно Друг и советовал не наступать на Севере, как же царица может не сказать ему, что совет исполнен?

А вот еще одно послание Александры Федоровны к царю в Ставку от 21 июля 1916 года: «Вечером пойду к Ане [Вырубова], чтобы повидать нашего Друга. Он находит, что во избежание больших потерь, не следует так упорно наступать. Надо быть терпеливым, не форсируя событий, т. к. в конечном счете победа будет на нашей стороне. Можно бешено наступать и в два месяца закончить войну, но тогда придется пожертвовать тысячами жизней, а при большой терпеливости будет та же победа, зато прольется значительно меньше крови».

В письме от 4 августа 1916 года императрица пишет царю в Ставку: «Он [ «Он» — все тот же Распутин. — Авт.] огорчен слухами, будто бы Гучков и Родзянко приступили к организации сбора меди. Если это так, то следует, по его мнению, отнять у них инициативу в этом. Совсем это не их дело. Просит тебя быть очень строгим с генералами в случае ошибок… Видишь ли, все страшно возмущены Безобразовым, все кричат, что он допустил избиение гвардии, что Леш, отступая в течение пяти дней, дал Б. приказ наступать, а он все откладывал и, благодаря своему упорству, все потерял, раненые стрелки, да и остальные не скрывают своего негодования».

Цитирование подобных посланий можно продолжать еще долго, но и без того ясно, какое влияние имел Распутин на царя и императрицу и какими он владел военными и государственными тайнами.

Если вспомнить, что в военной стратегии и в управлении страной он сам ничего не смыслил, то возникает вопрос: кто руководил его действиями, кто определял, где и когда нужно наступать, а где нужно повременить? О том мы можем только догадываться. Вокруг Распутина вращалось много темных лиц, готовых торговать Родиной. Но были задействованы силы и другого порядка. В Петрограде действовала немецкая разведка, и было бы наивно думать, что она осталась в стороне. Очевидно, именно на это намекали в своих послевоенных выступлениях немецкие специалисты, утверждавшие, что они получали информацию на самом высоком уровне.

О том, что Распутин торгует государственными и военными тайнами, говорили и депутаты Думы, прямо причисляя «святого старца» к «немецкой партии», действующей в пользу врага.

Под властью мародеров

К этой же партии современники причисляли и саму императрицу. Она не пользовалась в народе ни любовью, ни доверием. О ней ходили самые невероятные слухи и анекдоты. Вот один из них:

«Царевич сидит и плачет в коридоре Зимнего дворца. К нему подходит генерал и спрашивает:

— Что случилось? Почему ты плачешь?

Царевич отвечает:

— Как же мне не плакать? Когда бьют русских, плачет папа, а когда бьют немцев, плачет мама. А мне жалко и папу, и маму».

Плакать приходилось больше «папе». Российские войска, несмотря на свою беспримерную храбрость, были обречены. И в том не было их вины. Это была великая беда, в которую вверг свой народ Николай II. Трагедия заключалась в том, что Россия ввязалась в войну совершенно не подготовленной. В количественном отношении российская армия превосходила армию противника. На первом этапе в ее рядах насчитывалось 1,4 миллиона человек, а после мобилизации она увеличилась еще на 3,1 миллиона. Всего за годы войны под ружье было поставлено более 15 миллионов человек.

Что касается технического и военного оснащения огромной массы российских солдат, то этот круг проблем оставался в запустении, находясь за пределами монаршего внимания. Железных дорог не хватало, их плотность в России составляла одну десятую от немецкой. По сообщениям печати тех лет, средний переезд новобранцев в России равнялся 900— ЮОО верстам. В Германии и Австро-Венгрии — 200–300 верстам. Следовательно, маневренность и подвижность войск противника была в 4–5 раз выше российских. Немецкие и австро-венгерские армии оперативно перебрасывались с одного участка фронта на другой, тогда как российское Верховное командование сталкивалось здесь с неразрешимыми проблемами.

Не лучше обстояло дело и с развитием промышленности. На каждую российскую фабрику приходилось более юо фабрик противника. Рассчитывая на скоротечность войны, Николай II и его генералы не позаботились о резервах достаточного количества вооружений и боеприпасов. На многих участках фронта запрещалось расходовать более трех снарядов в сутки, тогда как немецкие орудия били непрерывно.

Положение российской армии усугублялось еще бездарностью командования. Ее возглавляли два человека, которые конфликтовали друг с другом — генерал Сухомлинов, военный министр, и великий князь Николай Николаевич, родственник императора, главнокомандующий действующей армии. О военном искусстве оба стратега имели довольно смутное представление. Сухомлинов, лучший друг Распутина, был к тому же еще и нечист на руку.

Воевать в таких условиях было сущим безумием. Тем не менее Николай II влез в войну и завяз в ней, как муха в сиропе. Это было не легкомыслие, а преступление перед страной и народом, за которое они заплатили дорогую цену, о чем тогда, разумеется, молчали. Только спустя десять лет Н. Головин, российский генерал императорской армии, изучив все данные, привел конкретные цифры кровавых потерь России в Первой мировой войне:

1 300 000 убито.

4 200 000 ранено, из которых 350 000 умерло от ран.

2 400 000 оказались в плену.

Таким образом, общие потери составили 7 900 000 человек — более половины от общего количества мобилизованных.

Но о потерях стало известно только после войны. А пока идет война, Николай II приезжает в Ставку не как глава государства, ведущего смертельную схватку с врагом, а как посторонний человек. Он ест, пьет, совершает длительные прогулки, ухаживает за больным наследником, выслушивает доклады, но не принимает никаких решений.

Позже, когда Николай II назначил сам себя Верховным главнокомандующим, всю работу по разработке стратегических и тактических планов выполнял начальник штаба генерал Алексеев. Правда, император вносил в них существенные коррективы, которые он делал по подсказке Распутина (о чем уже говорилось выше), что, естественно, вносило еще большую сумятицу в работу штаба и приводило к еще большим потерям.

В одном из своих писем царю в Ставку императрица писала: «Будь тверд, покажи свою властную руку