неутешительными. Говорили о нарастающей смуте в Питере, о том, что Временное правительство «висит на волоске» и власть может перейти в руки большевистских Советов. Это не сулило ничего хорошего, и Николай с тревогой ожидал дальнейшего развития событий и решения своей судьбы и судьбы своей семьи.
Развязка наступила скоро. Во время очередного своего визита Керенский сообщил ему, что принято решение об отправке всей августейшей фамилии в Тобольск. Причиной, побудившей Временное правительство к таким шагам, стала крайняя неустойчивость общественной жизни внутри столицы, обострение политической борьбы и полная непредсказуемость событий… Однако Керенский ничего не стал объяснять царю. Не сказал он и того, что это была его личная инициатива. Что касается Николая, то он не ожидал такой ссылки. Он надеялся, что его с семьей отправят в Крым, где проживали некоторые из великих князей и его мать, Мария Федоровна. Наконец, в случае опасности, из Крыма легко можно было выехать за границу.
Забегая вперед, скажем: Николай не ошибался в своих расчетах. Мария Федоровна и великие князья, жившие в Крыму, спаслись, а царь и его семья погибли. Он предполагал, что так может случиться. Но опять же не смог ничего сделать. Как не смог он уберечь страну, так же оказался не в состоянии уберечь и защитить и собственную семью — жену и детей. Правда, на момент переселения царской семьи в Сибирь Керенский считал, что это делается для их спасения. И царь не стал ему возражать.
Дом в Тобольске, где поселился Николай со своей семьей, ранее принадлежал губернатору и находился на улице, получившей после революции название «Улица Свободы». Это было каменное сооружение в два этажа с коридорной системой. Жизнь тут текла неспешно и спокойно, монотонно и однообразно. Николай и его семья жили в темном мире одних и тех же событий, одних и тех же интересов и переживаний. Дом, огороженный двор, небольшой сад — вот и вся территория, доступная царственным особам. Всегда одни и те же люди. Даже в церкви узники ни с кем не могли общаться, так как народ не допускался, когда там молилась царская семья.
Физический труд, качели и ледяная горка — вот и все развлечения, оставшиеся доступными монаршей семье. Такая жизнь была невыносима и она не могла долго продолжаться. Николай ждал перемен.
В сентябре в Тобольск приехал комиссар Временного правительства Панкратов и его помощник Никольский. Однако они не только не облегчили жизнь узников, а лишь еще более усложнили ее. Особенно свирепствовал Никольский. Когда он увидел, что у царя хранится вино в ящике, он взял молоток и перебил все бутылки, вызвав возмущение не только Николая, но и солдат, охранявших царскую семью.
Бесчинства Никольского продолжалось довольно долго. Он и Панкратов пережили власть Временного правительства, направившего их в Тобольск, и были изгнаны солдатами после Октябрьской революции. Их сменил комиссар Яковлев. Он прибыл в Тобольск с отрядом в 150 красноармейцев 22 апреля и предъявил свои документы начальнику караула полковнику Кобылинскому. Мандаты были подписаны председателем ВЦИК Яковом Свердловым. Первый документ удостоверял личность Яковлева, второй — являлся предписанием на имя Кобылянского, третий — адресовался отряду. Председатель ВЦИК Свердлов требовал беспрекословного подчинения приказаниям Яковлева, предоставлял ему право расстреливать неповинующихся на месте. Однако ни в одном из документов не оговаривались полномочия самого комиссара.
Яковлев познакомился с Николаем и его семьей. Несколько дней он присматривался к царскому быту.
Обратил особое внимание на болезнь наследника Алексея Николаевича, но не проронил ни одного слова и не задал ни одного вопроса. Только спустя трое суток он объявил Николаю, что имеет полномочия от ВЦИКа вывезти из Тобольска его и всю семью. Однако, учитывая болезнь Алексея Николаевича, получил новое задание — вывезти его одного. Такая постановка вопроса озадачила бывшего царя. Он усмотрел здесь какой-то подвох и наотрез отказался подчиниться распоряжению. Яковлев его предупредил.
— Прошу этого не делать, — сказал он, — я должен исполнить приказ. Если вы откажетесь ехать, то я должен буду воспользоваться силой или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда вместо меня могут прислать другого, менее гуманного человека.
Здесь Николай почувствовал жесткую хватку новых властей и еще острее ощутил — в который раз — полное бессилие пред обстоятельствами.
26 апреля 1918 года в половине четвертого утра из Тобольска в жестких кибитках выехали Николай Александрович, Александра Федоровна и их дочь Мария Николаевна. Остальные члены семьи остались в Тобольске.
Ближайшим пунктом назначения, куда стремился попасть Яковлев, была Тюмень… Впрочем, до сих пор никто не знает точных намерений Яковлева. Известно только, что он попал в Екатеринбург. Здесь его задержали и объявили «вне закона» за то, что он пытался вывезти царя за границу. Яковлев протестовал, но с ним не церемонились и посадили в каталажку. Через сутки, правда, отпустили. Он уехал в Москву и опуда прислал телеграмму своему телеграфисту: «Собирайте отряд. Уезжайте. Полномочия я сдал. За последствия не отвечаю». И все. Перед кем он отчитывался в Москве? Кому сдал полномочия? Какие могут быть последствия, за которые он не хотел нести ответственность? Об этом ни слова. Создается впечатление, что Яковлева использовали для выполнения какой-то части миссии, не посвящая во весь план операции. Есть основания предполагать, что председатель ВЦИК Свердлов, подписывая документы Яковлеву, знал, что задержание в Екатеринбурге не случайное недоразумение, а часть большого плана.
На такую мысль наводит одно обстоятельство. Накануне приезда Яковлева в Тобольск прибыл небольшой отряд из Екатеринбурга под командованием Заславского. По воспоминаниям свидетелей того времени, он был очень неприятным, желчным человеком. Он сразу же потребовал переселения царской семьи из губернаторского дома в каторжную тюрьму. Столь суровая мера, по его мнению, была необходима для предотвращения возможного побега Николая, которого собираются якобы освободить сообщники, соорудив подкоп под зданием. Однако начальник караула Кобылинский и в целом его отряд воспротивились такому решению, и Заславский уехал в Екатеринбург, пригрозив солдатам охраны, что это дело он так не оставит.
С приездом спокойного и вразумительного комиссара Яковлева о Заславском забыли и вспомнили о нем, лишь когда отставной царь, его жена Александра Федоровна и их дочь оказались в Екатеринбурге. Создавалось впечатление, что по какому-то хитро разработанному плану, чтобы не подымать большого шума в Тобольске, их заманили в екатеринбургскую ловушку. Николая, его жену и дочь поселили под усиленной охраной в доме Ипатьева — последнем пристанище царя. Сюда же привезли и остальных членов семьи, которые остались в Тобольске.
Жизнь императора и его семьи в Екатеринбурге, как говорится, не назовешь медом. Они попали в железные лапы вышеупомянутого Заславского и еще двух «специалистов», Шаи Исаковича Голощекина и Якова Хаимовича Юровского. В биографии этой троицы много белых (вернее, скорее всего, черных) пятен. Шая Исакович, мещанин города Витебска, по мнению современников, был человеком жестоким, с некоторыми чертами деградации на лице. На Урале он являлся членом областного совета и областным военным комиссаром.
Под стать Голощекину был и Юровский. Его дед Ицка проживал в Полтавской области. Отец Хаим был уголовным преступником, которого сослали в Сибирь, за что его сын, Яков Хаимович, решил отомстить царю и его семье. Сам мститель учился в Томской еврейской школе «Талматейро» при синагоге, но так и не закончил ее. В Томске у него был часовой магазин. Примкнув к большевикам, параллельно с ремонтом часов он стал заниматься революционной деятельностью, за что его и сослали в Екатеринбург. Там Юровский открыл свою фотографию. По мнению близко знавших его людей — это был злопамятный, скрытный и жестокий человек.
Председателем Уральского областного совета был Белобородов (Янкель Вайсбарт). Вся троица числилась в партии большевиков и поддерживала тесную связь с председателем ВЦИК Яковым Свердловым (Янкель Мовшевич Розенфельд), а тот с Львом Троцким (Лев Давыдович Бронштейн). Забегая вперед, скажем: о своей близости с Белобородовым Троцкий говорит в автобиографической книге «Моя жизнь». «Я
