пригнувшись под тяжелой ношей — двумя корзинами с ягодами на коромысле.
Ягод — вишни и малины — нынче очень много. Ягоды поспевают каждый день, только успевай собирать. Вот и мучаются бабы, — надо и в колхозе работать, на сенокосе, на прополке, надо и домашние дела справить, сготовить обед, подоить корову, надо и ягоды продать, да повыгоднее.
В Райгороде цены не очень высоки: там свои сады. Вот и тянутся женщины изо всех сил, надрываются, ездят в область. Правда, можно продать вишню у себя в селе, кооперации, но цена там смехотворно низкая, раза в три ниже, чем в областном центре. Можно продать в Райгороде в горторг или сдать в комиссионный магазин, но и там цена невысокая. Поэтому-то в магазинах нет ягод и горожане покупают их по высокой цене на базаре. Между тем существует штат торговых работников, получающих зарплату и не способных ни снабдить горожан ягодами (и другими сезонными сельскохозяйственными продуктами), ни облегчить положение колхозников, главным образом колхозниц. А ведь комиссионные магазины для этого специально были созданы. После вишенья и малины, после поспевающих одновременно с ними огурцов, которые протянутся до самой осени, пойдет черная смородина — она уже начала поспевать, а там помидоры, за ними кормилец здешних мест — лук. Интересно, что в старое время, как рассказывает Наталья Кузьминична, с вишней нисколько не мучились, ее скупали на месте торговцы и сдавали в Райгород, на варочные предприятия. Значит, это было выгодно и торговцам и крестьянам. А ведь купец без прибыли не стал бы возиться, да и крестьянин, особенно крестьянка, и тогда дорожили каждой копейкой. Только малину, рассказывает Наталья Кузьминична, носили на себе на базар: ее возить нельзя, она побьется, соком изойдет.
Эти согнувшиеся под тяжестью корзин женщины вызывают злые мысли о здешних деятелях торговли, которые едва ли думают о том, как тяжко приходится такой вот бабе, и о том, что и сено, еще не скошенное или не убранное, и овощи, которые надо полоть, и хлеб, который вот-вот начнут жать, — что все это зависит от их, торговых деятелей, работы. А ведь среди них немало, надо думать, коммунистов.
Вниз, под гору, прошел самоходный комбайн. Было это часу в двенадцатом дня. Он отправился, должно быть, к тому ржаному полю, что протянулось по косогору за свинарником. Николай Леонидович говорил, что дня через три там поспеет рожь. Спустя примерно час комбайн вернулся, а вечером, «перед скотиной», под окнами нашей избы ожесточенно ругались бригадир с агрономом. Выяснилось, что комбайн отправился жать по распоряжению агронома, который считает, что рожь поспела. А поворотил комбайн бригадир, полагающий, что зерно еще сырое, оно сгорит в амбаре. Ругались они на всю улицу часа полтора или два, пока не стало совсем темно. Разошлись, не доругавшись.
За ужином говорил об этом с Николаем Леонидовичем. Он считает, что прав бригадир. Я тоже так думаю. И вот почему. Агроном, молодой человек, окончивший сельскохозяйственный техникум в Средней Азии, едва ли знает местные условия. Да у него и практики совсем нет, так как после техникума он служил в армии. Он представляется мне рьяным последователем той мысли, какую высказал на совете директор МТС: агроном — это контролер. И почему я должен верить, что этому молодому человеку, обеспеченному, как бы он ни работал и каков бы ни был урожай, заработной платой, что ему колхозная рожь дороже, чем бригадиру, пожилому человеку, у которого и опыт большой и который, что очень важно, весь зависит от этой ржи, так как живет На трудодни? Я думаю, что надо больше доверять колхозникам, их здравому смыслу, их опыту, наконец, их желанию быть с хлебом. Все это, как говорится, во-первых. А во-вторых, мне хорошо известен тот, я бы сказал, зуд, который охватывает районных работников, ведающих сельским хозяйством, дважды в году — весною и в конце лета. Им так и не терпится скорее начать сеять, скорее начать убирать. Это ведь так заманчиво — отрапортовать областному начальству: начали сеять, начали пахать… Это ведь так заманчиво — прочитать о себе в газете: та-кой-то район первым в области начал уборку, приступил к севу… Зуд этот передается и кое-кому в колхозах: председателям — редко, разве неопытным или карьеристам, агрономам — чаще. Им ведь тоже приятно прочитать в районной газете, что такой-то колхоз первым в районе начал сев или приступил к уборке. Тем более что и сейчас еще, по скверной недавней привычке, о работе агронома чаще всего судят не по урожаю, а по таким вот победным реляциям.
Мне вспомнился в связи с этим разговор между секретарем райкома и председателем райисполкома, коему я был свидетель нынешней весной. Было еще очень сыро, земля не поспела, со дня на день ожидали, что она поспеет. И вот секретарь райкома спросил председателя райисполкома, не слышал ли он: говорят, в таком-то районе вроде бы начали сеять. Спросил и тут же рассмеялся, несколько виновато сказал, что вот, мол, как трудно отделаться от этой привычки, так, мол, и подмывает выскочить первым. Следует заметить, что слух о районе, где уже начали сеять, мог оказаться ложным, — выехали в поле, увязли, да и вернулись назад. Но этот слух мог оказаться и верным, могло быть, что и впрямь начали сеять, что и пора было начинать, потому что условия ведь не только в различных районах, не только в различных колхозах, но и на разных полях одного «и того же колхоза — разные: различные почвы, различное расположение полей.
Николай Леонидович, когда я ему рассказал об этом, вспомнил, как весной торопили его с севом, как он, не зная еще здешних полей, начал сеять, а земля в том поле была сырая, вязкая, потом наступила жара, земля как бы окаменела, да так, что ростки не могли пробиться наружу и весь посев погиб.
Снова жаркий день. Синее невысокое небо в низких, крутых и белых облаках. Выйдешь на дорогу, и с горки далеко видно вокруг. В низине — болота и луга, уставленные стогами, кочковатые пастбища, по которым бредут коровы, заболоченный кустарник… По железнодорожной насыпи тянется поезд. — Белая автомобильная магистраль с бегущими в обе стороны машинами. За всем этим — узкая полоса озера Каово, оловянная вода с темными пятнами тростников. А по косогорам — белые гречишные и желтые ржаные поля; в иных местах, где по промоинам весною и осенью бежит вода, поля разделены извилистыми зелеными полосками.
Снова, сгибаясь под тяжкой ношей, бегут по дороге бабы с ягодами. Снова мчатся автомашины, среди которых много бензовозов — запасают горючее к предстоящей уборке, к пахоте, к озимому севу.
Часу в одиннадцатом дня промчался на „газике“ директор МТС, а вскоре после того, как он уехал из колхоза, на ржаное поле, что за свинарником, проследовал комбайн. Должно быть, директора вызвал агроном и тот распорядился начинать косить рожь. А председателя нет, он на сессии райисполкома (должно быть, и райисполком вслед за райкомом, созвавшим недавно актив, вслед за МТС, созвавшей совет, готовится к уборочной, собирая, в сущности, тех же людей, которые были и на активе и на совете, да и речи будут те же).
Когда часу в четвертом пополудни мы шли в Райгород, видно было, как на косогоре, по краю ржаного поля, ползет комбайн. А когда возвращались часу в восьмом вечера, комбайна уже не было, с края поля темнела узкая полоска жнивья. Комбайн либо сломался, либо рожь поспела только с краю, либо, что вернее всего, она вся сырая.
На склоне горы, на которой стоит Ужбол, в темной зелени садов пылают в лучах заходящего солнца, как флаги, куски кумача. Это — чтобы пугать скворцов, охотников до сладкого вишенья.
Вечером выясняется, что директор МТС действительно приезжал для того, чтобы заставить убирать рожь. Однако она еще не поспела, зерно сырое, солома зеленая, навивается на мотовило. И комбайн опять отправился к месту своей стоянки у церкви.
Приехали „кинщики“, как говорят в здешних местах. На афише, которую еще днем прикрепила к стене клуба девушка-почтальон, объявлена „Ночь в Венеции“, что не помешало, однако, „кинщикам“ показать, как выяснилось позднее, „В дальнем плавании“. Главный „кинщик“, паренек лет девятнадцати, довольно независимый на вид, важно щеголяет в старом канотье, бог весть откуда попавшем к нему. Он дочерна загорел, на нем, кроме канотье, выгоревшая майка.
С утра пасмурно, быстрые рваные тучи низко бегут над обширной котловиной, кажется, что края их касаются гряды холмов, окаймляющих всю низменность вокруг озера. На фоне туч резко белеет видная издалека высокая колокольня Рыбного. Говорят, что она всего лишь на три или четыре вершка ниже Ивана Великого. Об этой колокольне рассказывают, что богатые рыбнинские мужики замыслили построить ее на несколько вершков выше, чем Иван Великий в Москве. Однако Синод запретил им это.
Снова потянулся в поле комбайн. Несколько позднее из сада Натальи Кузьминичны видно было, что он
