Гаагской конференции. И наконец, правительство не должно было принимать на себя никаких обязательств, основанных на признании военной вины, в том числе предусмотренных планом Юнга. «Канцлер, министры и другие полномочные представители рейха», подписавшие договоры с иностранными державами в нарушение этих запретов, понесут наказание за предательство (статья 4).
Являясь, причем совершенно очевидно, порождением демагогической мстительности, закон не имел смысла. Да и каким именно образом правительство должно было заставить иностранные державы отменить положение о военной вине или обеспечить немедленную и безусловную эвакуацию Рейнской области, в законе ничего сказано не было. Также там не было и намека на то, что должно быть сделано, если Гаагские соглашения будут отвергнуты. Закон о свободе стал не чем иным, как обращением к самым низменным инстинктам нации, и это было еще более очевидно из карательных положений статьи 4.
Статья 4 действительно привела к ожесточенным дебатам в лагере националистов. К своему неудовольствию, немецкие националисты обнаружили, правда, слишком поздно, что ее можно применить и к Гинденбургу тоже. Они сразу потребовали, чтобы было разработано дополнение, исключающее ответственность президента, но нацисты оставили требование без внимания. Считая его главным оплотом республики, они начали энергично критиковать его в речах и газетных статьях, не понимая, почему ему должны быть предоставлены привилегии. Гугенберг, хотя и критиковал президента, опасался, что любая угроза, адресованная Гинденбургу, отпугнет многих потенциальных сторонников референдума. К тому же он все еще не отказался от надежды заручиться поддержкой президента в кампании против плана Юнга. В конце концов нацисты сдались, и статья 4 была изменена таким образом, что ответственность должны были нести «канцлер, министры рейха и их полномочные представители…». Но если президент таким образом освобождался от ответственности перед законом, оставалась еще ответственность моральная…
Нацисты категорически отказались убрать статью целиком, как предлагали националисты, поддерживавшие Вестарпа. И хотя Гугенберг не разделял их опасения, на этот раз он предпочел проявить единодушие. Нацисты оставались непреклонными, и, оказавшись перед лицом раскола или бунта в собственных рядах, Гугенберг сделал выбор в пользу Гитлера. Он сделал это с тем большей легкостью, поскольку серьезно сомневался, что закон о свободе когда – нибудь действительно станет законом. Референдум превыше всего, заявила правая оппозиция. По словам одного из лидеров «Стального шлема», референдуму предстояло заложить «твердый фундамент будущего, чтобы мы могли услышать всех тех, кто недоволен существующим положением». Сохранялась надежда, что время, выигранное благодаря отсрочке введения плана Юнга, может быть использовано, чтобы убедить президента изменить свою позицию. Зная Гинденбурга, инициаторы референдума верили, что ему будет легче выступить против плана, если пройдет референдум, чем если ему придется решать судьбу закона самому. Он всегда предпочитал вариант, при котором ему придется проявить меньше инициативы.
Заставить Гинденбурга выступить против плана Юнга – такова была главная забота Гугенберга. Даже если противодействие президента окажется неэффективным, оно вобьет клин между ним и правительством, а это само по себе уже станет весомой победой в кампании против республики. Ведь действительной целью «(национальной оппозиции» было уничтожение Веймарской республики. Один отставной генерал написал в «Новейших мюнхенских известиях»: «Давайте скажем откровенно: движение направлено против существующего в Германии режима». Или, как утверждала нацистская газета «(Народный обозреватель», «<это борьба за управление государством».
Как часть кампании, давление на президента оказывалось с разных сторон. Близкие друзья и старые товарищи, такие как Берг, настаивали, чтобы он открыто выступил против плана Юнга и отмежевался от правительства. По просьбе комитета по проведению референдума группа из двадцати двух бывших генералов и адмиралов, среди которых были Макензен, Тирпиц и верный Крамон, отправила петицию, в которой просила Гинденбурга встать во главе движения против угнетения Германии и разорвать Гаагские конвенции. Комитет даже мобилизовал некоторых родственников президента, чтобы те потребовали от него поддержки предприятия. Возможно, это были только слухи, но Гинденбургу доложили, что «(Железный фронт» собирается 11 августа, в День Конституции, устроить путч, и рекомендовали не посещать в этот день официальных мероприятий. Такие приемы были вполне в духе оппозиции – организовать отсутствие первого лица государства на торжественной церемонии, посвященной Дню Конституции, вызвав тем самым смятение в правительстве. Но выстрел оказался холостым: по совету Мейснера Гинденбург проигнорировал предупреждения.
Всем тем, кто настаивал не его противодействии плану Юнга, Гинденбург давал один и тот же ответ: лично он верит, что план Юнга, хотя и далек от идеального, представляет собой несомненный шаг вперед по сравнению с планом Дауэса. Кроме того, его всегда можно пересмотреть позже. Далее он добавлял, что не примет окончательного решения и тем более не станет выступать публично, пока не подойдет его очередь в соответствии с конституцией. Храня молчание, он надеялся остаться в стороне от борьбы.
Поэтому он пришел в ярость, когда комитет по проведению референдума, несмотря ни на что, попытался втянуть его в публичные дебаты. Союз Гугенберга и Гитлера был столь непрочным, что даже в попытке вынудить президента открыто высказать свое мнение они конфликтовали друг с другом. Газеты Гугенберга изображали президента требующим отклонения плана Юнга, а нацистские лидеры кричали, что Гинденбург поддерживает план, и обвиняли его во всех смертных грехах. В середине октября Гинденбург почувствовал, что должен защитить себя от нападок. В письме Мюллеру он выразил гневный протест против попыток и сторонников, и оппонентов референдума спекулировать на его мнении относительно плана Юнга. «Одна сторона утверждает, что я благосклонно отношусь к референдуму, другая заявляет, что я полностью поддерживаю принятие плана Юнга. Я хочу заявить, что не давал права никому, ни прямо, ни косвенно, обнародовать мои личные взгляды на эту проблему. Наоборот, я всегда давал понять, что отложу окончательное решение до тех пор, пока этот жизненно важный вопрос не будет готов к урегулированию. Тогда я определю, в соответствии со статьями 70, 72 и 73 конституции, обнародовать его или же отложить. До этой процедуры я оставляю свое мнение при себе». Двумя днями позже он пошел дальше и сказал Мюллеру, что считает статью 4 закона о свободе абсолютно неуместным личным выпадом. Канцлеру было дано право обнародовать, что президент против этого положения, и было опубликовано официальное коммюнике. Но когда правительство начало распространение плакатов с этими словами, доброжелатель из Немецкой национальной партии убедил президента, что его доброе имя используется республиканцами в своих целях, и Гинденбург настоял, чтобы все плакаты были изъяты, поскольку иначе он будет втянут в споры слишком глубоко.
Это было тяжелое время для президента. Он снова обнаружил, что находится не в ладах с бывшими товарищами, и необходимость отвергать их советы делала его глубоко несчастным и одиноким[21].
Даже если он до конца не понимал сложные составляющие плана Юнга, он все же не сомневался, что Германия получает ряд преимуществ, не последнее из которых – эвакуация Рейнской области на пять лет раньше первоначально установленного срока. В отличие от Берга, Ольденбурга и других он также понимал, что политическая слабость Германии ограничивает ее способность в заключении сделок и практической альтернативы достигнутому не существует. Отношение Гинденбурга к плану Юнга представляется тем более удивительным, поскольку, кроме его официальных советников, никто из сторонников плана не консультировал его по этому вопросу. Биограф Гинденбурга Вальтер Герлиц, имевший доступ к его личному архиву, говорит о множестве обращений оппонентов плана Юнга, но не упоминает ни об одном обращении его сторонников. Предположение, что никто из сторонников плана к президенту попросту не обращался, косвенно подтверждается сообщением Герлица о том, что
Правительство рейха, столкнувшись с волнениями, спровоцированными комитетом по проведению референдума, тоже не бездействовало. В радиопередачах, на публичных митингах и в широко распространяемых листовках оно стремилось отразить нападки на план Юнга. Правительство также ввело дисциплинарные меры против официальных лиц, активно выступавших за проведение референдума. Прусское правительство пошло еще дальше и запретило своим чиновникам подписывать соответствующую петицию или голосовать за референдум на основании того, что статья 4, порочащая высших должностных лиц рейха, нарушает конституционные права государственных деятелей обнародовать свои политические взгляды. Министр почт, однако, выяснил, что в некоторых частях страны оппозиция его служащих плану Юнга настолько сильна, что дисциплинарные суды, составленные из почтовых служащих, имели тенденцию
