картину финансового положения страны и предупредил, что бюджет не будет сбалансирован и новые программы приняты, пока президент не одобрит предлагаемые меры по жесткой экономии. Гинденбург был неприятно поражен докладом Лютера. Он объяснил, что не знал, насколько серьезно обстоят дела, и выразил готовность немедленно подписать декрет, урезающий или прекращающий все пенсионные выплаты и пособия. В их число входили пенсии инвалидам войны, вдовам и сиротам, которые он лишь несколькими днями раньше не позволил правительству уменьшить. Были проведены консультации с Брюнингом, но он не хотел издавать декрет, предлагающий лишь частичное решение, и брать на себя ответственность за все непопулярные меры.
Трудно сказать, возможно ли было его повторное назначение, изъяви он в этом вопросе свое согласие. Точно известно одно: на протяжении следующих нескольких дней все, кто видели президента, находили его озадаченным и беспомощным, а такие люди, как Гёльдерер, которые желали возвращения Брюнинга, к нему не допускались до тех пор, пока канцлером официально не стал Папен. Когда Брюнинг нанес президенту прощальный визит, Гинденбург выглядел чрезвычайно встревоженным. «Теперь у нас есть такое правительство, как я хотел, – признался он, – но меня снова ввели в заблуждение. Этот канцлер [Папен] не справится. Я еще не впал в маразм, чтобы этого не видеть. Вы должны были остаться, и тогда все было бы хорошо».
Увольнение Брюнинга стало одним из поворотных пунктов в истории Веймарской республики. Вряд ли стоит говорить о том, что это была трагическая ошибка, – и так понятно. Трагедия была тем более значительной, что именно в тот момент острой необходимости в переменах не было, хотя для главных действующих лиц разыгрывавшегося действа этот факт, конечно, не был очевидным. Поскольку решающую роль в этом судьбоносном решении сыграл человеческий фактор, полезно разобраться в личных отношениях основных участников драмы.
Главная фигура – Гинденбург – был обвинен в нарушении элементарных правил человеческой порядочности. Всего лишь за шесть недель до этого он был переизбран голосами людей, поддерживавших правительство Брюнинга, и при неустанной преданной помощи самого канцлера. Теперь он отвернулся от Брюнинга и отказался от тех, кто за него голосовал.
Эта точка зрения вряд ли была справедлива. Выставив свою кандидатуру, он объявил, что не чувствует обязательств перед теми, кто за него голосовал; его публичные заявления, организация избирательной кампании, все его поведение никогда не оставляло сомнений в том, что его симпатии принадлежат правым. Да и избиратели – республиканцы выбирали его не для того, чтобы он в дальнейшем руководствовался исключительно их желаниями и интересами. Они считали, что только его престиж способен удержать Гитлера от прихода к власти. От него ожидали, что он будет соблюдать конституцию и защитит своих избирателей от попыток лишить их гражданских и законных прав. «(Президент рейха, – написала социалистическая «Форвертс», – ни в коем случае не принимал на себя обязательства сформировать правительство только из центристов и левых, когда его выбирали центристы и левые. Он взял на себя обязательства защищать конституционные права оппозиции». Это Гинденбург действительно был намерен сделать. Основной причиной увольнения Брюнинга стала твердая убежденность маршала, заботливо выпестованная его окружением, что канцлер не сможет справиться с нацистским движением и должен быть заменен тем, кто сможет держать это движение в узде. Иначе страну охватит гражданская война. Какими бы ошибочными ни были его действия, их нельзя считать проявлением непорядочности.
Однако увольнение Брюнинга было подготовлено закулисными интригами, которые стали возможны только потому, что Гинденбург их молча терпел. Он мог не считать старания Шлейхера нежелательными, потому что они были представлены ему как необходимые в интересах рейхсвера. А будучи человеком военным, он всегда имел подготовленную замену на любой командный пост. Кроме того, маршал так никогда и не признал тот факт, что политическая практика может быть в корне отличной от военной. Хотя нельзя даже быть абсолютно уверенным в том, что он до конца осознавал происходящее. Измученный старый человек вполне мог не представлять истинного размаха деятельности Шлейхера. А возможно, у него не было ни сил, ни желания идти наперекор настоятельным требованиям своего сына. Гинденбург жил в собственном мире и за политическими и экономическими событиями в стране наблюдал с усталой отрешенностью. Такова была цена, которую его избиратели заплатили за свою неспособность найти более подходящего выразителя и защитника своих интересов, чем этот восьмидесятилетний старец.
Разительный контраст с колеблющимся, нерешительным Гинденбургом представлял Шлейхер – человек нетерпеливый, уверенный в безошибочности своего политического чутья, преисполненный кипучей энергии. Он действовал добросовестно и из лучших побуждений, в том смысле, что он осознавал силу и радикализм нацистского движения и верил, что Брюнинг не сможет с ним справиться. Он очень боялся нацистского восстания, которое могло привести к конфликту внутри армии и спровоцировать польское вторжение. Кроме того, он хотел вывести армию с политической передовой линии, на которой она оказалась из – за нескончаемой череды кризисов. Если для него, человека сугубо военного, было совершенно неправильным вмешиваться в политику, ни один представитель властных структур ему на это не указал, а некоторые даже поддерживали его действия. Принимая во внимание слабость правительства и присутствие такого же, как и он, солдата во главе государства, такое развитие событий было, скорее всего, неизбежным. Сам Шлейхер взял на себя такую роль без особых колебаний, поскольку был убежден, что никто не справится с ней лучше, чем он.
Сколь бы неправильными ни были эти действия, они были бы простительными, если бы высочайшая самооценка генерала была оправданной. Самой ужасной ошибкой Шлейхера было то, что он сильно переоценивал свои политические таланты. Он полагался на поспешные импровизации и краткосрочные маневры, неоправданно быстро переходя от одной схемы к другой, при этом ему явно не хватало проницательности и умения составлять основательные планы. Такие методы работали, пока он имел дело с оппонентами, не столь изобретательными, как он. Но они оказались явно недостаточными, когда он столкнулся с такими соперниками, как Гитлер и его соратники, к неприкрытому цинизму которых он был совершенно не готов и потому принял неохотное согласие нацистов с его планами за нерушимые обязательства. В ответ на этот мираж сотрудничества он намеренно приносил в жертву сплоченность правительственного аппарата, поддерживал нелояльность и отсутствие субординации в его рядах, усердно занимался нагнетанием атмосферы закулисных интриг, жертвой которых в конце концов оказался сам.
Если Шлейхер мог заявлять, что выступает от имени армии, то Оскара фон Гинденбурга, по свидетельству множества очевидцев, больше всего интересовало собственное положение и защита интересов отца. Тот факт, что ему недоставало политического видения, чтобы понять истинное значение ухода Брюнинга, только подчеркивает трагедию падения канцлера.
Аграрии тоже, в первую очередь, руководствовались собственными интересами, и их роль в смещении Брюнинга была вторичной. То же самое можно сказать о Мейснере, который, по мере роста влияния Оскара, все чаще прибегал к роли официального советника. Понимая, что его позиции стали гораздо слабее, он предпочитал оставаться на втором плане, чтобы впоследствии присоединиться к победителю.
Из всех главных героев этой драмы только роль Брюнинга вызывает искреннее уважение. Он связывал много надежд с переговорами по репарациям и разоружению, в которых ожидал успеха. Он был так уверен в их жизненной важности, что обращал мало внимания на политический климат внутри страны. Если Шлейхер был тактиком без стратегической концепции, Брюнинг был стратегом, склонным отрицать тактику. Уверовав в правильность своего курса, он фактически развязывал руки своим противникам и на национальной арене, и в их усилиях настроить президента против него. Это, конечно, не было целиком или даже в первую очередь делом его собственного выбора. Пока он надеялся обеспечить поддержку Гитлером переизбрания Гинденбурга, он не позволял себе поднимать нацию против террора, беззакония и моральной коррупции, которые нацисты навлекали на страну. Когда же эти надежды потерпели крах, Брюнинг все равно был лишен свободы действий, учитывая отношение Гинденбурга (и Шлейхера) к «национальному» движению и свою зависимость от поддержки президента. Но он был обязан, по крайней мере, опровергнуть лживые слухи, которые в изобилии распространялись о нем и его коллегах министрах. Вместо этого, канцлер решил, что он слишком горд, чтобы обращать внимание на клевету. Главное, не уставал повторять он, – это в любых обстоятельствах сохранять спокойствие.
Поставив свое политическое будущее в зависимость от успеха в переговорах по разоружению и репарациям, Брюнинг рассчитывал на понимание и проницательность народа. Он ожидал, что страна примет его успех на дипломатическом поприще как доказательство мудрости и его внутренней политики тоже. При
