— Это, конечно, ваши игры. Мне их знать, может, и не следовает… Одно скажите, Лександра Петрович — когда наступать начнем? Мои станичники уж измаялись все…
— Ты прав, Арсений, — поддакнул Мизинов. — Времени потеряно достаточно. Завтра выступаем. Евгений Карлович, распорядитесь. Иначе мы никогда не увидим атамана Камова.
Глава шестая
1921. Декабрь
1
А Камову в эти дни приходилось несладко. Подойдя к южной оконечности Кербинского склона, он пробовал было соединиться с отрядом капитана Белявского, после чего спешить на соединение с Мизиновым, но случайно возникший в арсенале пожар уничтожил почти все боеприпасы, и наступать стало не с чем.
Тогда-то полковник Сбродов и предложил Камову дерзкий по сути, но в случае успеха суливший успех план — совершить налет на станицу Ниманскую, где располагался крупный гарнизон красных силами до полка и имелись склады с оружием и боеприпасами.
— Но с чем наступать? — изумился Камов. — Патронов и снарядов осталось на полчаса боя!
— Смотри, Иван Герасимович, — Сбродов раскрыл карту. — Вот Ниманская. Тут гарнизон. А вот отсюда, со стороны Амура, со дня на день придет Мизинов. Я его знаю, он обязательно придет. Красные уже ждут его появления. А мы как бы опередим Мизинова.
— То есть?
— То есть проведем демонстрацию сил с того направления, откуда красные его и ждут. Убежден — они снимут две трети гарнизона в Ниманской и отправят туда! А мы тем временем с небольшом отрядом ударим в штыки на станицу. Боеприпасов, ты говоришь, на полчаса осталось? Ну вот, за эти полчаса оставшихся в станице красных надо уничтожить и захватить боеприпасы.
— Смело! — задумался Камов. — А вдруг не пойдут туда красные?
— Доверься моей интуиции, Иван Герасимович. Обязательно пойдут. Ну а если вдруг и впрямь не пойдут, а станут сидеть и ждать генерала под стенами своей хиленькой крепости, что же, придумаем что- нибудь еще. Не кручинься, атаман, не зря ведь ты назначил меня начальником штаба! Думать — это моя задача.
Деваться было некуда, а риск сулил все-таки какой-то успех, и Камов согласился.
С основными силами он должен был провести перегруппировку сил на восточное направление и оттуда демонстрировать наступление.
— Возьмешь с собой все орудия, шуму наделать боеприпасов хватит, — разъяснял Сбродов. — Мне оставишь две роты пластунов и два пулемета. С такими силами я не то что Ниманскую тебе возьму — все склады к твоим ногам положу! Преследовать нас они не будут — нос побоятся высунуть в тайгу.
— Рискнуть разве что, Виктор Кузьмич?
— Что ты так вяло? А еще атаман… Обязательно рискнуть! Рискнуть и — непременно победить! Иначе я не привык, знаешь ли.
— Нравишься ты мне, Виктор Кузьмич, — улыбнулся Камов, хотя на душе кошки скребли от неопределенности.
— Да ты и сам ничего бываешь, Иван Герасимович, в лучшие моменты твоего душевного подъема, — отшутился Сбродов.
Через пару дней далеко к востоку от Ниманской загрохотали орудия. Всполошенные красноармейцы кинулись в ружье, спешно занимали укрепления вокруг станицы. Прискакал посланный комендантом разведчик и лихорадочно объяснил, что наступает огромная армия — силами никак не меньше корпуса.
— Так уж и корпуса! — оговорил его комендант. — Откуда у них корпус взялся? С неба свалился? Думать надо!
Однако вскоре пришлось крепко задуматься. На окраине станицы появились два всадника с белым флагом. Подъехав поближе, потребовали коменданта гарнизона. Делать нечего, и комендант, затянув портупею, выехал навстречу парламентерам.
— Генерал Мизинов на подступах к станице, — сказал один из парламентеров, бравый казачий есаул. — Он предлагает вам сдачу на условиях сохранения жизни. Советую не тянуть. В противном случае…
— Знаю, что будет в противном случае, — отмахнулся комендант, но письмо взял. — Передайте генералу мою просьбу: дать на размышление два часа.
— Полчаса! — отрезал есаул и стегнул коня нагайкой. Следом поскакал второй.
Вернувшись к себе, комендант думал, думал, но не знал, что и подумать. Сдаться — может, и сохранят жизнь. Но куда потом с ней, с жизнью с этой? Все одно свои же и порешат. Сопротивляться — определенно умереть. Возможно, пропишут в герои, но тебе-то в том какой толк?..
Полчаса истекали. Плюнув со злости, комендант вызвал помощника и велел срочно перебросить половину сил на восточный край станицы, в приготовленные укрепления.
— Да побыстрее! — рявкнул он. — Десять минут остается. Бегом!..
Ровно через полчаса белые начали наступление с востока. Затрещали пулеметы, плескуче зашептали трехлинейки. Их звонкое эхо далеко раздавалось в морозном воздухе. Приземисто и хрипло заухали орудия.
Вскоре показались первые цепи атакующих. Они шли такой плотной стеной, что коменданту стало страшно. Никогда еще за три года службы в этом гарнизоне он не видел такой массы войск.
— Бегом в станицу! — приказал он помощнику. — Еще две роты сюда! Да нет — три давай!.. Живо, мать твою!
Вскоре три сотни бойцов окопались рядом с оборонявшимися. Наступавшие залегли и открыли прицельный огонь. Все чаще кто-нибудь из оборонявшихся вскрикивал и корчился в мучениях.
— Зарыться глубже! — кричал комендант. — Стрелять только наверняка!
Обе стороны завязли в перестрелке. Связанные на восточной окраине, красноармейцы не знали, что основной удар белые нанесут не здесь.
На западной окраине, там, где вдоль солдатских казарм тянулись бараки арсенала, охрану несла лишь одна рота бойцов. Ее командир, безусый паренек в кавалерийской шинели, настороженно всматривался вдаль, дрожа и в то же время стараясь не подать виду. Этой был его первый бой, и ему хотелось в глазах своих подчиненных выглядеть достойно.
Внезапно, будто ниоткуда, поднялись со снега высокие фигуры в полушубках, казачьих шинелях и вообще в чем попало. Мгновенно они молча бросились на казармы, сверкая шашками и штыками. Впереди бежал немолодой офицер с наганом в правой руке. На боку, мешая бегу, болталась кавалерийская сабля.
Командир роты поначалу растерялся и стоял как вкопанный. Но его толкнул и пригнул к земле старый солдат:
— Ложись, стреляй!
Паренек залег и, передернув затвор трехлинейки, прицелился в бегущего офицера. Выстрелил. Увидел, что пуля сбила с головы офицера фуражку, но это не остановило его. Паренек снова передернул затвор и вновь прицелился. «Странно, — подумал он, — почему они не стреляют?» И выстрелил сам. Офицер споткнулся и повалился на землю. Но он был жив, поскольку продолжал кричать что-то бегущим следом за ним казакам.
А они — Бог ты мой! — были уже совсем рядом. И не успел паренек в третий раз передернуть затвор, как набежавший громила со всего размаха огрел его шашкой. Под суконным островерхим шлемом паренек
