XII
Приближались летние каникулы…
Это только так радужно звучит, а на самом деле — трудные наступили дни.
Как бы легко ни давались науки, учиться нужно. Ламара занималась яростно. Ссора с Ревазом поначалу показалась чем-то вроде шутки. Но дни идут, и Ламара делает для себя открытия: то, что недавно радовало, — не радует; интересная книга — неинтересна, даже вкусное — невкусно! Да и может ли быть иначе, когда исчезает тот, с кем ты делился сначала яблоком, потом тетрадкой, а потом и всем, что постигал сам.
Какая мама странная, не видит, что ли?! Давно могла послать Реваза в Навтлуги. Раньше чуть что гоняла его к тетушке Кето. Подсказать маме самолюбие не позволяет. А то еще начнет смеяться, или хуже того — привяжется с расспросами…
Ламара тоже хороша, не сделала ни одного шага к примирению, хотя и замечала, каким взглядом провожает ее Реваз; хотя и знала, что он подрался с мальчишкой значительно сильнее себя только потому, что тот сказал ей вслед:
— Ох-ох, царица Ламара пошла!
Реваз, конечно, не похвастал, а она не подала вида, что знает о драке.
Видимо, в старом Тифлисе мальчишки очень стремились быть похожими на мужчин, а девочки — соответственно — на гордых девушек!
В последнее время в семье вообще сгустились события: то забыли про день рождения очень нужного человека и срочно этот промах исправляли, то из деревни приходит письмо с сообщением, что заболела мамина троюродная сестра. По этому поводу споры и крики, в конце концов мама уезжает в деревню. Все эти неприятные события, как начались, так и кончились, за исключением ссоры с Ревазом.
В доме воцарилась прежняя атмосфера, и первым на это отреагировал Кинто. Он словно вырвался на свободу. Такое и раньше с ним бывало, когда из дома уходили все, в особенности мама. Только закроется за нею дверь, кот начинает носиться по всему дому, а если увидит Ламару у окна, то к ней — каскадом прыжков: тахта, рояль, комод, окно! Возник, победоносно заглянул в глаза — и нет его, летит назад на кухню, там крутой вираж, опять несется к ней. Слышно топотание босых его лап да скрежет когтей на крутых поворотах.
Заметила девочка и другое — осмысленнее сделались его игры. Что бы он ни затевал, непременно должен встретиться с нею взглядом. Это не собака, которая слепо кидается в объятия и лезет целоваться.
Кинто, налетев, непременно замрет, вперив насмешливый взгляд, и ждет — или голоса, или движения. Если его норовят поймать, он, как кузнечик, прыгает вбок. Если же вздумают пугнуть, никуда не уйдет, а встанет в воинственную позу, сблизив все свои конечности, хребет дугою ввысь, дыбом шерсть, хвост «ершом» — им хоть бутылки мой, — но и этого мало. На цыпочки поднимается, чтобы стать еще выше, и этак, на цыпочках, мелко-мелко перебирая лапами, грозно наступает. И не в лоб, а боком — так всего этого кошачьего величия больше. Голова втянута в плечи, уши угнаны назад, отчего глаза еще раскосей и опасней… жуть какая-то, а не кот! Если хотите, миниатюрный верблюд, который к тому же разгневан и плюется. Фырканьем это злющее кхеканье не назовешь.
А когда в один прекрасный день у Кинто обнаружились странности в еде, о нем стали всем рассказывать, даже хвастались им. Его причудливый вкус обнаружился случайно. Играл он, гоняя по полу урюк. Потом видят, грызет свою игрушку. Обгрыз со всех сторон — пошел косточку гонять.
Бабушка сощурилась, затем просияла.
— Подождите-подождите, я что-то вспоминаю… Ламара, а ну принеси немного кураги.
— Только сначала помой, — не удержалась от замечания мама.
— Не надо мыть, внученька… Сестра нашего Фридона мне рассказывала, что в Средней Азии есть баштанные кошки, конечно, дикие — кроме мышек и пташек, они очень фрукты любят, едят и дыню, только вяленую. Да, сейчас вспомнила. Эти кошки рыжие. Посмотрите на нашего Кинто — сколько рыжих пятен, очень может быть, он дальний родственник баштанного кота.
Пока бабушка предавалась воспоминаниям, Кинто, сидя у Ламары на коленях, ел из ее ладони курагу, медленно и тщательно жуя.
Однако любимое кушанье Кинто — парное мясо.
Любимая игра — внезапно налетать и пугать собою! — воистину в нем бьется сердце льва!
XIII
Был грустный солнечный день…
Не нужно пожимать плечами, происходило бы действие на севере, было бы сказано такое привычное для всех: «Был грустный дождливый день», а тут человеку и без того тошно, его еще и солнце донимает. Мама пока в деревне, папа накануне сказал, что обедать дома не будет — приглашен к кому-то. Дома только Ламара, бабушка и Кинто.
Итак, был грустный солнечный день, а обед, как всякий воскресный: баклажаны с орехами и чесноком, отварная баранина, а к ним джонджоли. Что это такое — придется пояснить. Это маринованные побеги кустов каперсника с цветами. Удивляться нечего. Едят же в Африке бананы, начиненные маринованным табаком?!
Обедать решили на кухне. За маленьким столиком, придвинутым к подоконнику, всего три места. Бабушка с внучкой сели друг против друга у окна, каждая по-своему грустная.
Все было поставлено на стол, но ни в одном доме так еще не бывало, чтобы не забыли чего-то.
Бабушка пошла на балкон за луком. Пока ходила, третье место за столом занял Кинто.
Прыгнул на табуретку. Прилежно окружив себя хвостом, посмотрел на одну, на другую — понял: гнать не собираются, чуть ближе к столу пододвинулся и замер. Обе прячут улыбки. У бабушки, когда она видит кота, глаза начинают ласково тлеть.
— Постарайся сделать вид, что мы его не замечаем. Я его только что кормила — посмотрим, что он будет делать.
— Хорошо, — ответила Ламара шепотом.
Кот рассеянно глядел в окно. Еда на столе никак его не привлекала. Но когда Ламара набрала на вилку джонджоли и поднесла к своей тарелке, точеные ноздри кота завибрировали. Ламара заметила и приблизила к нему вилку. Влажные гроздья покачивались. Кот не спускал с них глаз и не то чтобы мяукал, а как-то нервно потявкивал; правая лапа взвилась, кот подцепил свисавшую гирляндку, та оборвалась и упала на клеенку.
В первую минуту казалось, он играет. Чем не игрушка — болтаются нити с цветочками на концах. Кинто убрал лапу. Теперь он смотрел на то, что лежало на клеенке. Принюхивался, переминался с лапы на лапу, наконец склонил голову набок, точно собирался приложить ухо к столу, и тут произошло невероятное: жестом, безупречно деликатным, он занес над столом правую, как лилия белую лапу, и легонько дотронулся до джонджоли. Потом лапа ушла на место, и то же самое проделала левая лапа — притронулась и назад.
Что означали эти пробы, эти игривые наклоны головы?!
И снова лапа ушла на место, а кот устремил рассеянный взгляд вдаль.
Скоро стало ясно, что во время этой стратегической паузы он репетировал решительное действие.
В пятый раз заносит он лапу, выпускает когти, поддевает ими деликатес и волоком тянет по клеенке к краю стола. И тут, движеньем молниеносным и плавным, выворачивает лапу подушечками вверх и так, из горсти, ест джонджоли, чавкая и жмурясь.
Когда Кинто открыл глаза, они были пьяные и влажные от блаженства. Убрав свою вилку в пушистый футляр, он наскоро его облизал и уставился на Ламару. Теперь взгляд его был трезвым и отрешенным. Она
