это поняла по-своему и положила на клеенку изрядную порцию джонджоли. Кот вежливо понюхал, встал и ушел, дав людям понять, что деликатесами не объедаются — их смакуют.
Ламара смеялась так, что брызнули слезы. В последнее время это случалось с нею часто — веселье кончалось желанием плакать…
XIV
На город обрушилось лето.
Дома обжигали, оттесняя людей к краям тротуаров. Асфальт размяк и стал уступчив под ногой, как ковер. Желтое небо стлалось над железными крышами рыхлым облаком пыли. Пыли не было только в воде. По улицам она вилась непрерывным потоком, цепляясь за колеса, копыта, за ноги…
Повторять, что в мире все относительно, уже неприлично, а придется. Местные жители жару переносят куда хуже, чем приезжие, и говорят о ней как о бедствии:
— Какой жара!..
В другом произношении, увы, не услышите. Грузинский язык не имеет категории рода, а местные жители в острых ситуациях автоматически переходят на русский. С холодом, между прочим, происходит то же самое:
— Какая холод!..
Боязнь холода еще поразительнее, особенно весною. Уже солнце не слезает с неба, уже глициния в цвету, а дамы не снимают шуб. До первого мая не расстаются с ними ни за что!
С возвращением Ламариной мамы начались приготовления к выезду в деревню. Нормальная жизнь в доме на время прекратилась. Почему? Понять нельзя, но объяснить можно: подарки старикам, подарки малышам и… себе тоже кое-что «достать» нужно.
Эту суету прекратила весть: с Дальнего Востока едет двоюродный брат отца Абесалом.
Вспыхнули приготовления совсем другого свойства. Для того чтобы обеспечить дядюшке надлежащий прием, необходимо было обновить некоторые связи, и в доме под горою чаще зазвучало пение по вечерам.
Именно такой неподходящий момент выбрал Кинто, чтобы устроить очередной переполох. Очень пунктуальный в еде, взял и не явился на ужин.
Осмотрели все его любимые спальни — нету!.. Слава богу, вырос и уже не надо отодвигать от стен мебель, чтобы заглянуть в каждую дыру… Одна и та же мысль занимала всех — как ушел и куда?!
Благодатный дом этот стоит на возвышенности, и в самые удушливые дни в нем гуляет сквознячок. Держать двери открытыми нет нужды.
Куда же мог деться Кинто?
Под вечер, когда семейство отдыхало от жары в гостиной, кот был, он сидел на подоконнике очень спокойный, даже насмешил их внезапным и бурным каким-то умываньем. Бабушка обратила внимание, что Кинто взял в привычку коротать вместе со всеми эти мирные часы перед ужином. Не играет, не спит, а сидит где-нибудь в сторонке и слушает.
Напомним — оба окна гостиной выходят во двор, где царствует старая липа. Кинто сидел на одном из подоконников. Было тихо и душно. Пролетела птица довольно близко. Кот проводил ее взглядом, и словно в голову ему что-то стукнуло — как примется себя лизать!
Датико фыркнул:
— Хотел бы я знать, с чего он умывается с таким аппетитом?
Хотя нас никто об этом не просит, дадим краткую справку. Чрезвычайно близок был к истине Датико. Когда хищник из породы кошачьих оглаживает себя с головы до кончика хвоста подробно, тщательно, так сказать, самозабвенно — это признак великолепнейшего настроения. Видимо, кот мысленно птицу поймал, отчего же не ублажить себя после удачной охоты?!
Теперь, когда все кинулись на поиски, вспомнили, что в последний раз его видели за этим странным умыванием. Но чем больше себе это уясняли, тем невероятнее делалось его исчезновение. В двери уйти он не мог, потому что никто не уходил и не приходил. Если выпал из окна, то это должно было произойти раньше, когда волнующие его птички еще не спали.
Ламара все равно бегала во двор, расспрашивали сидящих на скамейке соседок. Ничего из окна не падало. Сомневаться не приходилось — женщины сидели здесь давно, и долго еще просидят:
— Такой жара!..
Можно себе представить, в каком настроении сели за ужин.
Допоздна, под всякими предлогами, семейство не ложилось спать.
Бабушка молчала. Был это тот редкий случай, когда она не произнесла своего миротворческого: подожди-подожди…
Наступила одна из самых душных (так будут говорить все лето) ночей. Женщины в конце концов пошли спать. Датико оставался в гостиной. Как всякий тучный человек, он особенно маялся: пил без конца холодный боржоми и вздыхал, выходил на балкон, много курил и где-то уже перед рассветом, когда единственная на всю округу чинара сыпучим шелестом оповестила о том, что там, на ее высоте, пролетела зыбкая полоска ветра, он решил, что хватит, пора спать!.. И… с места не двинулся. Не только духотою тяготила сегодняшняя ночь. Закурив новую папиросу, он кинул спичку во двор. Серые камни опять навели его на мысль, что кот мог разбиться. Не этих сплетниц надо было спрашивать, а дворника… Датико отошел от окна и тут же почувствовал, что он не один. Обернулся — в комнате никого. Глянул рассеянно в окно и вздрогнул — из черной гущи листвы зеленым золотом в упор светили глаза — и яростно и торжествующе. Это он!
Датико стоял в замешательстве. Испытав и жуть и радость, пробовал понять, что мешает ему окликнуть кота. Каким-то образом он знал, что не нужно этого делать, не надо шуметь. Свеченье этих глаз притягивало, и подчиняло, и… сообщало: «Эта ночь такая же моя, как твоя, эта липа такая же моя, как твоя, эта моя жизнь — моя!»
Человек стоял в странном отчуждении. В состоянии возвышенной ясности, от которой происходящее становилось еще необъяснимей. Сердце его улавливало мгновенные касания чего-то своего, давнего, позабытого.
Вдруг Датико почувствовал страшную усталость, но уйти мешала загадка — как попал туда кот? Не делая резких движений, Датико высунулся в окно и впервые за эту трудную ночь улыбнулся. Справа от окна кривая толстая ветвь локтем подходила к стене дома. Между нею и подоконником было около метра.
Ну хорошо, расстояние рассчитал, на когти свои понадеялся, но, для того чтобы очутиться на дереве, надо было еще и подтянуться — ветка не вровень подходила, а маячила довольно высоко над окном. Значит, он прыгал снизу вверх?
Блестя в темноте потным лицом, Датико качал головой, цокал языком: не кот, а барс, ничего не боится, и нахал порядочный — смотрит на меня и домой даже и не думает возвращаться!.. Назад будет проще — с ветки на широкий подоконник легко прыгнет. Датико постоял еще, подумал и так и не окликнул.
Оставив кота в его джунглях, Датико пошел к себе, но уснуть не смог. Что-то сокровенное всколыхнулось в нем. Он снова и снова возвращал себя к только что пережитому, смутно понимая, что эта радость с холодком жути была чем-то большим, чем находка. Подумаешь, котенок нашелся! Похоже скорее на радость открытия, но только чего? До дурноты хотелось понять, и человек копался в себе, испытывая от этого глубокое изумление. Притягательной, загадочной силой веяло оттуда. Что-то похожее он когда-то уже пережил. Силясь докопаться, что именно, он прикрывал глаза, доли секунды был близок к постижению, но все исчезало, и тогда он падал в духоту и усталость…
Чертовщина какая-то! Нельзя ходить по солнцу с непокрытой головой. И вдруг как швырнет его в наглухо позабытое — детская забава всплыла из тумана лет.
Гроза и мост были связаны с этим упоительным переживанием.
…Не сговариваясь, сразу после грозы мальчишки бегут на мост. К этому времени чахлая речонка Даба
