задерживать снаряды. Получалось у него это не очень аккуратно, и заряжающий рычал на него, но Гурьку так сразу захватила лихорадка боя, что он все пропускал мимо ушей. Слышал только грохот выстрелов, а в сознании было одно:
– Быстрей! Быстрей!
Потом ничего не стало: ни выстрелов, ни моря, ни подводной лодки врага. Но кругом была какая-то вода. Гурька лежал в ней. Она лилась сверху, с боков множеством струек. Гурька начинал кричать, и голос его гас в груди, как в стенах старого монастырского острога. Потом струйки превращались в острые клинки. Это были все сабли Дмитрия Пожарского. Гурька тянулся к ним руками, чтобы схватить хотя бы одну из них, но сабли вновь превращались в водные струи, удивительно горячие, такие горячие, что от них болело тело. Особенно больно жгли они грудь.
Он пришел в себя на госпитальной койке.
Чей– то женский голос звал:
– Галя… Галя…
– Мама, он открыл глаза.
Гурька действительно открыл глаза и увидел над собой чье-то лицо и две болтавшиеся косички.
– Мат… Мати…
Гурька узнал девочку. Он хотел сказать Матильда, но у него ничего не вышло.
– Не надо, – сказала девочка. – Пить хочешь?
У Гурьки жгло внутри, и он хотел сказать «хочу», но слово застряло в горле, и он смог только беззвучно пошевелить губами.
Девочка исчезла и вместо нее появилась женщина в белом халате. Она улыбнулась и сказала:
– Ну, вот и хорошо.
Снова появилась девочка. Она подложила Гурь-ке под голову свою руку, помогла приподняться и приложила к его губам кружку с водой.
– Пей.
Гурька сделал несколько глотков, и у него будто прибавилось сил. Наконец он выговорил:
– Матильда.
Девочка засмеялась.
– Никакая я не Матильда вовсе. Я Галя. Галя Солнцева.
– Я знал…
Но что знал Гурька, сказать он не смог. Сознание снова покинуло его.
И все-таки юность взяла свое. Силы у Гурьки прибавлялись, рана в груди заживала, и он стал быстро поправляться.
Каждый день к нему приходили юнги Митя Коробков, Жора Челноков, Ваня Таранин и Петушок. Все они старались сделать что-нибудь приятное Гурьке, кормили его свежей рыбой, рассказывали о школьных новостях. Лейтенант Соколов уехал на фронт. А лейтенанта Голощапова, Гурьку и еще нескольких участников похода к Северному полярному кругу за потопление вражеской подводной лодки представили к награде.
Каждый день приходила Галя, оказавшаяся дочерью медицинской сестры госпиталя Веры Даниловны Солнцевой. Обе они ухаживали за ним. Галя набрала на суровой земле острова большой букет цветов и принесла его Гурьке.
Однажды она вошла в палату веселая, улыбающаяся.
– К тебе гость, – сказала она.
Гурька подумал, что это кто-нибудь из юнгов снова пришел навестить его, поэтому спросил:
– Чего же он не входит?
– Сейчас войдет. А ты отвернись к стене, не смотри пока.
– Ну вот еще, выдумала! С чего я буду отворачиваться к стене?
Галя сделала строгое лицо, хотя сейчас ей это плохо удавалось, и тоном, не терпящим возражения, сказала:
– Больной Захаров, слушайтесь!
Гурька решил принять условия игры, которую затевала Галя, и повернулся лицом к стене. Он слышал, как легкими шагами она подошла к двери и кому-то сказала:
– Входите.
В палату вошел кто-то на костылях. Гурька слышал, как костыли стучали о пол, приближаясь к его койке. Он не стал ждать, когда ему позволят повернуться обратно, оглянулся и увидел отца.
– Папа!
– Гуря! Сынок!
Отец сделал несколько поспешных шагов, и они обнялись.
Примечания
