– Он шоколадный! – кричит ребенок, подпрыгивает и хватает его за крыло.
Самолетик валится на кресла, разламывается, оттуда выпадают шоколадные человечки.
Пассажиры собирают их.
Человечки все поломались. У кого рука отлетела, у кого голова.
– Давайте, – говорит какой-то старик, – давайте слепим большую шоколадную куклу, в память об этих погибших!
И он показывает на поломанных человечков.
– Из чего? – спрашивает кто-то.
– Из них! Из них! – кричат все.
Стюардесса приносит несколько мисок, все начинают мять этих человечков. Все перемазываются шоколадом.
Всем весело. Из намятой шоколадной массы вылепляют куклу почти в человеческий рост. Из белого корпуса разломанного самолетика – он тоже шоколадный – делают ей платье, туфельки, бант в волосы.
– Ура! – кричат все. – Готово! Ее зовут Дэзи! Ура, Дэзи!
– А теперь давайте ее съедим! – говорит ребенок.
– А тебе не жалко нашу Дэзи? – спрашивает старик.
Вместо ответа ребенок отъедает ей палец.
Все готовы наброситься на куклу и начать ее есть.
– Стоп! – орет старик и вынимает швейцарский нож, красный с белым крестом. Нож щелкает, выкидывается сверкающее лезвие. – Стоп, кому сказано!
Все затихают, замирают.
– Дэзи! – говорит старик, обращаясь к шоколадной кукле. – Дэзи, это жертва. Дэзи, это память. Обо всех погибших, из плоти и крови которых тебя слепили!
Взмахом ножа старик отрезает ей голову, а потом раскраивает ее тело на куски и раздает пассажирам.
Самолет начинает трясти. Самолет начинает разваливаться. Наш самолет тоже из шоколада – я убеждаюсь в этом, отломив кусочек подлокотника.
Как живые
У человека на груди экран.
Всё, что он рассказывает, сначала возникает на экране, а потом взлетает наверх.
Он говорит:
– Вчера мы выпили с ребятами…
И на экране я вижу, как он с какими-то мужиками сидит и пьет пиво.
Небольшое четкое изображение.
Потом живые мужики с пивом пролетают через его голову и повисают над ним в воздухе.
Старик
В кресле сидит старик с ужасными зубами, кривыми и редкими.
Я разговариваю с ним, стараясь не смотреть на его зубы.
Вдруг вижу, что он очень похож на моего отца.
У папы были кривые некрасивые редкие зубы.
Наверное, если бы он дожил до девяноста с лишним лет, он был бы такой.
А вдруг это и есть он?
Я спрашиваю:
– Простите, как ваше имя-отчество?
Он смеется, брызжет слюной, поперхивается, долго кашляет…
Дирижер
Мы в оперном театре. После представления идем поблагодарить дирижера. У него латышская фамилия.
Что и понятно – мы в Риге. Толстый веселый мужчина в белом просторном смокинге. Мы – Оля, Ира и я – дарим ему коробку конфет.
Потом мы выходим наружу, из служебного входа, во двор театра. Ждем машину. Вот она, машина, «Волга» белого цвета. Номер «30 00», и я вспоминаю, что такой номер был у одного человека в нашем дворе.
Машина должна выехать из ворот. Но с воротами какаято незадача. Эти ворота открываются вбок, колесики едут по рельсам. Там что-то заело, застряло. Я помогаю шоферу, толкаю ворота плечом. Вот открыли. Ждем Олю, ее почему-то нет. Звоню ей. Оказывается, она ждет нас у парадного входа. Садимся, выезжаем, нам приходится объехать квартал, вот мы ее видим, она ждет нас. Только это уже не оперный театр, а кино. Не в Риге, а в Москве.
Кинотеатр «Витязь» у метро «Беляево».
Машина
Белая машина, на которой ездил сосед в Москве, богатый человек.
Вижу ее на дорожке какого-то дачного поселка.
Вижу его – бывшего соседа своего – за рулем. А на крыше оранжевая нашлепка «Такси». Он движется очень медленно – наверное, ищет адрес, ищет дом, куда его вызвали.
Я еду на велосипеде и быстро его обгоняю. Не хочу его смущать.
Смотрю, он меня нагоняет, выходит из машины.
Говорит:
– Думаешь, я стесняюсь?
Мы смеемся, жмем друг другу руки, даже обнимаемся.
Но видно, что на самом деле ему неприятно. Он очень постарел, у него немножко дрожит голова. Он лысый и смуглый – старческой смуглотой.
Второй сон. Воспитание
Какая-то женщина выговаривает своей взрослой дочери:
– Раз ты спортом занимаешься, значит, можешь учиться на тройки? Раз у тебя ребенок, значит, можешь не стричься вовремя? Раз ты в Бога веруешь, значит, можешь за ребенком не следить? Дудки-с, барышня!
Очень строгая мамаша.
Росомаха
Смотрю в театре спектакль под названием «Росомаха».
Какие-то шекспировские страсти про любовь и политику, но действующие лица – животные.
Волки, медведи и росомахи – злые, но простодушные.
Какую-то особую роль там играли именно росомахи.
Я думаю: «А почему бы не сделать то же самое, но про людей?»
А в коридоре на меня налетает красиво одетая некрасивая дама и орет: «Вы ничего не поняли! Вы ничего не поняли!»
Как будто прочитала мои мысли.
Октябрь
Книги
Шкафы, старинные книжные шкафы, красного дерева, с витыми колонками, со стеклянными дверцами, с резными карнизами, огромные и глубокие, на три ряда книг. В заднем ряду крупноформатные редко доставаемые тома, фолианты, ближе – обыкновенные, а спереди – самые маленькие, вроде изданий «Academia» тридцатых годов; и спереди еще есть место для безделушек: статуэток, колокольчиков, граненых красносиних флаконов старинного стекла, для трубок, лежащих просто так, торчащих в глиняных стаканах или покоящихся в специальных креслицах. А также для серебряных карманных часов, медных подзорных труб, толстых перочинных ножиков с перламутровыми щечками, портсигаров и бесцельных крохотных шкатулок.
У меня был такой шкаф, купленный в антикварном магазине, я помню, как его покупали, везли, поднимали, втаскивали в квартиру, потом на другую квартиру перевозили, и сейчас он стоит у Иры, и я это вспоминаю во сне, потому что это не тот самый шкаф. Тот пошире, повыше и один – а здесь они поменьше,
