моему отцу часть своего участка, получился форменный скандал.
Мы ведь поначалу в Пахре снимали дачу, в том числе и у Жданова – крошечный домик на краю участка, так называемую «времянку». Вот отец и предложил Жданову такую сделку. Тот согласился. Боже, что началось! Заседания правления и общие собрания шли одно за другим. Дело в том, что по закону это было разрешено, однако последнее слово оставалось за кооперативом, поэтому-то и была такая суета. Мелкопоместная гордыня победила. Сильнее всего влетело Жданову – как предателю идеи территориальной целостности.
Потом отец все-таки купил дачу, настоящую, на большом участке. Много лет спустя я решил построить себе на этом участке отдельный дом. Времена были уже горбачевские, дышалось посвободней, однако носы были задраны точно так же. Меня в правлении кооператива изумленно спрашивали, как я дерзнул такое замыслить. «А что?» – «У нас же поселок писателей!» – «Я тоже писатель, у меня идут две пьесы, по моим сценариям сняты фильмы, отсюда и деньги…» – «Да при чем тут деньги! Ты же не член Союза писателей!» – «Ну и что? В уставе не написано, что нужно быть членом Союза писателей. Вот Авдиев, Жимерин и Кабалевский тоже не члены». – «Авдиев академик, Жимерин бывший министр, а Кабалевский известный композитор!» В общем, понятное дело. Кто ты и кто они. «Здесь живут знаменитые люди, а ты пока что никто!» – это сказал мне один известный поэт и хороший человек, он был за меня, помогал мне, лоббировал, но… но при этом понимал, что поступает не совсем правильно.
Особенно всех возмущало, что дом был не очень маленький, по тогдашним меркам. Метров сто двадцать, наверное. Ух. В общем, мне долго объясняли, что я недостоин. То, что это строится на свои деньги, в расчет не принималось. Аргументы были другие. «Вот смотри, – на полном серьезе говорили мне хорошие советские писатели. – Вот писатель NN. Он очень давно в литературе. Комсомолец первых пятилеток. Написал пять романов и много повестей. Член бюро по прозе. А у него дом – всего семьдесят метров, включая веранду. Ну не стыдно тебе? Ну зачем тебе такой дворец, скажи нам по совести, мы же тебя ребенком помним! Какой ты тогда был хороший мальчик! А сейчас? Нет, ну ты сам посуди…»
За этими разговорами постепенно настала всеобщая либерализация. Но и тогда мне отказали выделить часть земли в отдельную собственность. «Это будет ужасный прецедент! – махали руками хорошие советские писатели. – Участки начнут резать!»
Но как сказал один далеко не бедный русский литератор: «В мире есть царь. Этот царь беспощаден». Рынок названье ему. Златой телец боднул мелкопоместную гордыню, и она тихо рухнула, подняв лапки. В поселке зафырчали экскаваторы, застучали молотки, запели пилы и дрели, звонко заматюгались прорабы. Это я изъясняюсь языком писателя NN, комсомольца первых пятилеток. Потом пришли землемеры и принялись резать участки. Сейчас у нас в поселке не пятьдесят хозяев, как прежде, а без чуточки сто. При том, что некоторые особо консервативные поместья остались нетронутыми. Но большинство участков разделилось на две, три и более части. А и то: десять – двенадцать соток – вполне достаточно земли для загородного дома.
Именно что для современного дома, а не для старозаветной дачи. Дело не в верандах с цветными стеклышками – их в нашем поселке никогда не было, это стиль десятых – тридцатых. И не во «всех удобствах» – они в нашем поселке всегда были. Дело в атмосфере дачности. В непременных совместных прогулках, которые теплыми летними вечерами совершали жители поселка. В приходах гостей без звонка, тем более что телефона почти ни у кого не было. Во всеобщей дружбе и взаимопомощи. Вы не поверите, но у нас в поселке в 1960—1970-е годы было то, что в американских учреждениях называют «car pool». До поселка было неудобно добираться без машины: электрички не было, а от автобуса пешком идти два километра. Поэтому те, кто был за рулем, подвозили безмашинных друзей-соседей. На вечерних прогулках все время слышалось: «У нас есть два места, мы едем завтра в три». Потом все это кончилось. Странным образом конец пахринской писательской дачности совпал с двумя вещами: со строительным бумом и с освоением леса и речной поймы. Первый момент вполне понятен: среди новых жителей поселка почти нет писателей, а также композиторов и академиков. Правда, бывшие министры встречаются. Второй момент – застройка всей округи – на самом деле гораздо драматичнее. Прекрасного леса, куда вели три аллеи, теперь нет. Там все сплошь застроено дачами (виноват, загородными домами): поселок на поселке. Реки тоже нет. Сначала на клеверном лугу появился пансионат одного уважаемого ведомства. Это было даже мило – аллеи, спуски к реке, отличный новый парк, который стал продолжением парка детского санатория. Там было прекрасно гулять, ходить на старый пляж, купаться, брать на станции лодку. Очень давно этот пансионат купило другое ведомство, не менее уважаемое. И вот пару лет назад это ведомство вдруг окружило свою территорию глухим и высоким бетонным забором. Всё. Вход по пропускам. Тоскливо видеть вместо аллей, сбегающих к реке, тяжеленную мрачную стену.
Конечно, по всем правилам, закрепленным в Земельном и Водном кодексах России, берега любой реки, даже самой крохотной речушки, являются федеральной собственностью. Владелец земли обязан устроить публичный сервитут. То есть освободить прибрежную полосу шириной целых двадцать метров. Для прогулок, купания, любительского рыболовства и причала маломерных судов (то есть для катания на лодках). Так сказано в законе. Правление писательского поселка ведет несмелые переговоры с начальством пансионата и с руководством уважаемого ведомства. Не знаю, чем дело кончится.
Впрочем, оно уже кончилось. Реку и пляж забрали. Лес отняли еще раньше. Поэтому поселок «Советский писатель», ранее известный также как Красная Пахра, перестал быть дачным местом, превратившись в респектабельный район загородных домов. Коттеджей! Вилл! Дворцов! Но не дач.
Кажется, нечто подобное происходит в гораздо более знаменитом дачном поселке – Переделкино. Переделкинский вопрос усугубляется тем, что земля там изначально не кооперативная, а значит, дачники не смогли ее приватизировать. Дома собственные, а земля муниципальная. А собственность на дом без собственности на землю – штука, сами понимаете, зыбкая: берите свои дома и увозите. Ясно, что строительный бизнес хочет воспользоваться ситуацией, забрать землю и построить там что-то шикарное на продажу. Ясно, что жители Переделкина требуют превратить их поселок в историко-культурный заповедник. Владимир Надеин в «Ежедневном Журнале»
от 24.07.2009 написал, что в Переделкине в основном гнездились совписы, творцы кошмарных «Блокад» и «Сибирей». Исключениями были Пастернак и Окуджава. Не совсем так. В Переделкине в разное время жили Бабель и Пильняк, Фадеев и Смеляков, Чуковский и Каверин, Асмус и Аверинцев. А также Леонов, Федин, Вс. Иванов, Гладков, Кассиль, Сельвинский, Серафимович, Шкловский… С другой стороны, всех не увековечишь, и это тоже правда. Дом-музей стоит денег и требует энтузиазма: недаром в Переделкине существуют всего три мемориальных дома – Пастернака, Чуковского и Окуджавы. Хотя дом Фадеева как музей самоубийственного соцреализма был бы тоже интересен, наверное. Но раз его не сделали, не собрали средства – значит, не интересен. По факту, так сказать. Выходит, память тоже подчиняется экономическим законам. Увы… или к счастью? Бог весть. Не надо плакать об утраченном, надо учиться жить в новых обстоятельствах. Но хочется снова пройтись по берегу нашей речки. Нужен, нужен публичный сервитут. Ведь берега в России пока еще ничьи. В смысле – всехние.
Она, она и эгоист
ОНА. Ты меня никогда не любил!
ОН. Любил, ты что! Я тебя и теперь люблю. И дальше буду любить.
ОНА. Почему же ты тогда…
ОН. Понимаешь… Только постарайся меня понять. Ты ведь умная. И очень хорошая. Очень-очень. И мне с тобой всегда было очень-очень хорошо. Я был счастлив с тобой. Я и сейчас, честно говоря, счастлив с тобой. А она…
ОНА. А что она?
ОН. Она чуточку лучше. Самую капельку.
ОНА. Ну и что?
ОН. Понимаешь, дело не в ней и не в тебе. Дело во мне. Я – эгоист.
ОНА. Я знаю.
ОН. Ну вот, значит, ты всё поймешь. Ты очень хорошая. А она – немножко лучше. Чуточку лучше. А я эгоист. И мне кажется, что с ней мне будет лучше. Я с ней буду немножечко счастливее. Чуточку.
Вот такой (или примерно такой, цитирую по памяти) диалог из пьесы Патрика Марбера «Ближе» (1997 г., в русском прокате «Близость» или «Шрам»).
Старая история, на самом деле. Вспоминается Марина Цветаева: «О вопль женщин всех времен: мой
