Фрэнсис наконец-то отыскал яблоко, менее гнилое, нежели остальные, и схватил его. С тех пор как несколько месяцев назад, в период подготовки к съемкам, они встретились в первый раз, он заметно похудел. Переезд в Европу привел к тому, что сопровождающий съемочную группу доктор поставил Фрэнсису диагноз «недостаточное питание» и прописал витаминные уколы. «Дракула», обретая форму, высасывал из режиссера все соки.
Громадная съемочная группа походила на стаю летучих мышей-вампиров, больших и малых, которые кружились вокруг своего вожака, досаждая ему беспрестанными вздорными требованиями. Кейт наблюдала, как в этой изнурительной осаде тает на глазах Фрэнсис — очкастый, бородатый и гиперактивный. Он без устали принимал решения и настаивал на них, фонтанировал идеями, которые предстояло перенести на целлулоидную ленту, переписывал сценарий, приспосабливая его к изменениям натуры или актерского состава. Она не могла понять, как один человек способен порождать такое множество фантазий, каждой из которых хватило бы на целую картину. Окажись она на месте Фрэнсиса, ум ее истощился бы через неделю.
Намерение снимать высокобюджетный фильм в отсталой стране было по меньшей мере рискованным. С таким же успехом можно было бы организовать гастроли воздушного цирка в зоне военных действий. Кто из киношников выживет после всего этого, думала Кейт, и на кого они будут похожи?
Стол, предназначенный для вампиров, был столь же скуден, как и тот, за которым питались теплокровные. Тощие крысы с гарниром из сорной травы. Кейт наблюдала, как один из мастеров по спецэффектам, новоиспеченный вампир в утепленном жилете с широким поясом для инструментов, выбрал самую крупную крысу, которая отчаянно корчилась в его руках, и откусил ей голову. В следующую секунду он сморщился от отвращения и сплюнул на пол.
— У этой твари стригущий лишай, — процедил он. — Коммуняки, мать их, решили нас уморить, пичкая больными грызунами.
— Я бы мог сейчас прикончить целую свинью, — заявил его товарищ.
— А я бы лучше прикончил румынского поставщика продуктов, — бросил молодой вампир.
Кейт решила, что пора утолить жажду. Вокруг было достаточно янки, и разжиться человеческой кровью в этой традиционно суеверной среде не составляло труда. Хотя с тех пор, как благодаря Дракуле вампиризм получил распространение на Западе, минуло девяносто лет, количество бессмертных кровопийц, проживающих в Америке, оставалось незначительным. Большинство американцев сочли бы за честь напоить своей кровью таинственное существо, порожденное добрым Старым Светом.
Но перемены были не за горами.
Неподалеку от вагончика-гримерки, в яркой полосе натурального солнечного света, сияющей в пространстве между реальными соснами и фальшивыми деревьями, Фрэнсис орал на Харви Кейтела. Актер, выбранный на роль Джонатана Харкера, держался стоически, лицо его хранило непроницаемое выражение. Он не позволял втянуть себя в перепалку и этим доводил Фрэнсиса до истерики.
— Запомни, парень, я тебе не гребаный Мартин Скорсезе! — заходился от крика Фрэнсис. — Если ты не умеешь играть, я не собираюсь делать из твоей говенной игры котлету! Мне нужен Харкер, иначе вся картина летит к чертям!
Кейтель сжал кулаки, но не сказал ни слова. Всю неделю Фрэнсис срывал на нем досаду. По слухам, он мечтал заполучить на роль Хакера Аль Пачино или Стива Маккуина, но ни тот ни другой не согласились провести три месяца за железным занавесом.
Кейт прекрасно их понимала. Безликий бункер времен Второй мировой, превращенный в штаб съемочной группы, стоял на древней горе, в окружении дремучего леса. Для того чтобы служить форпостом цивилизации в этой дикой стране, он был слишком некомфортабелен.
Когда ей предложили должность консультанта в фильме Фрэнсиса Форда Копполы «Дракула», она решила, что будет интересно увидеть страну, где это все начиналось: перемены, страх, преображение. Никто всерьез не верил, что вампиризм берет свое начало здесь, но именно в этих краях появился на свет Дракула. Эта земля питала его в течение веков, прежде чем он решил расправить крылья и распространить свое потомство по всему миру.
Три гипотетических месяца уже разрослись до шести. У этих съемок не было расписания, их приходилось отбывать, как бессрочный приговор. Некоторые арестанты начали требовать освобождения.
Среди вампиров жила мечта о том, что со временем Трансильвания повторит судьбу Израиля и на бесконечно перекраиваемой карте Центральной Европы возникнет новое государство, которое станет для них землей обетованной. Но как только подобные замыслы вышли из-под спуда, Николае Чаушеску наложил на них жесткое вето. Сжимая в руке серебряный серп, железный молот и острую дубовую пику, премьер напомнил всему миру, что «в Румынии знают, как обращаться с пиявками, знают, что кровопийце нужно вонзить в сердце кол и отсечь гнилую башку».
Тем не менее Трансильванское движение — назад в горы, назад в леса — набирало силу: некоторые старейшины, после девяноста лет, проведенных в хаосе большого мира, хотели вернуть себе прежний легендарный статус. Многие представители поколения Кейт, пришедшие в мир в 1880-е, викторианцы, скрученные в дугу веком высоких технологий, отнеслись к подобным устремлениям сочувственно.
— Ты настоящая ирландская леди-вампир, — заявил Харрисон Форд, в качестве любезности прилетевший в Румынию на два дня, чтобы сыграть доктора Сьюарда. — Можно узнать, где твой замок?
— У меня только квартирка в Клеркенвелле, — вздохнула Кейт. — Прямо над винным магазином.
Старейшины грезили, что в возрожденной Трансильвании у них будут замки, поместья, человеческий скот. Все вампиры будут щеголять в роскошных вечерних туалетах и, подобно эльфам, будут владеть несметными грудами золота, в каждом могильном склепе их будет ждать обитый шелком гроб, каждую ночь на небо будет выходить полная лупа. Бесконечная жизнь, море роскоши, бездонные колодцы крови и саваны от парижских кутюрье.
Кейт полагала, что сторонники Трансильванского движении тешатся несбыточными мечтами. Помимо жуткого качества пищи и отсутствия туалетной бумаги (еще одно обстоятельство, повергавшее съемочную группу в отчаяние), Румыния была настоящей интеллектуальной пустыней, страной, где давно смолкли живые разговоры и замерла сама жизнь.
Кейт догадывалась: Дракула покинул Трансильванию не только потому, что он, как огромная темная губка, высосал эту страну досуха. Главная причина заключалась в том, что ему надоело жить среди цыган, волков и грохочущих горных потоков. Однако это не мешало старейшинам Трансильванского движения объявить графа своим вдохновителем и использовать его печать в качестве своего главного символа. Многие были убеждены в том, что, как только вампиры вернутся в Трансильванию, Дракула восстанет из небытия, дабы занять принадлежащий ему по праву трон властелина немертвых.
Для многих, очень многих Дракула имел исключительное значение. Порой Кейт спрашивала себя, сохранил ли его образ хоть сколько-нибудь реальное содержание. Или же Дракула всего лишь призрак, рабски покорный любому, кто даст себе труд его вызвать? С его именем связано так много уголовных дел, восстаний и жестокостей! Один человек, будь он даже монстр, был бы не в состоянии принять во всем этом участие, не смог бы заключать в себе такое множество взаимно исключающих противоречий.
Дракула жил в истории и на страницах книги Брэма Стокера, он был героем фильма и знаменем Трансильванского движения. Дракула, как идея, был почти необъятен. Однако не настолько, чтобы накрыть своим плащом всех тех, кто именовал себя его последователями. Здесь, в горах, где граф провел несколько столетий, предаваясь мелкому хищничеству, Кейт поняла, что сам себе он наверняка казался ничтожеством, чем-то вроде ящерицы, ползущей по скале.
Местная природа подавляла своим величием. По ночам на темном бархате неба высыпала такая уйма звезд, словно здесь действовало множество лазерных установок. Кейт различала звуки и запахи, говорившие о том, что горы населяют тысячи самых разных растений и животных. Если выражение «зов природы» действительно имеет смысл, его можно было ощутить в этом лесу. Но ни малейших признаков осмысленной жизни Кейт не замечала.
Она обвязала вокруг шеи желтый шарф, покрытый золотистыми узорами, купленный в магазине «Биба» в 1969 году. Это была красивая, изящная вещица, легкое дуновение фривольности, которое она
