заменил их грубиянами из родной деревни. Верховного судью расстреляли на заседании, министра обороны и двух генералов нашли в обломках вертолета, который подстерегла самонаводящаяся ракета на границе. Владелец телеканала взлетел на воздух вместе с автомобилем — бомба убила еще шестнадцать прохожих и ранила полсотни. Видных бизнесменов убирали с конфискацией. Мелкая сошка вроде Гарри платила налоги напрямую сборщику, который появлялся каждую неделю и знал удивительно много о бухгалтерии закусок и вин.
Для африканской страны начала восьмидесятых, после смены власти, все это было в порядке вещей, но, когда на юге объявились повстанцы, в армии начался отдельный террор. Солдат, родом из восставших племен, разоружили и согнали в лагеря. Сотня погибла, пытаясь вырваться из бараков. На перекрестках начали появляться трупы, сидевшие, зажав головы между колен. Никто не смел убрать их оттуда. Миссионера застрелили в церкви за то, что он дал приют семьям двух пропавших офицеров. На выездах из города поставили КПП, где подозрительных останавливали и отводили туда, откуда те уже не возвращались.
Несмотря на террор армии, с одной стороны, и клешни, в которых две колонны повстанцев сжимали остаток страны, с другой, большинство знакомых Гарри по гольф-клубу, местному заповеднику для иностранцев со средствами, считали, что президент выкарабкается. Их капиталы теперь почти совсем перетекли в карманы новой элиты, экономика страны стремилась к нулю, но они, как безумные игроки, продолжали метать кости. Сам Гарри думал, что президент умнее, чем выглядит. Даниель Вей, может, и был хвастуном с манерами козопаса, явившегося покорять большой город, но он точно не дурак. Притворяясь невеждой, он знал, чьи советы слушать, и всегда делал вид, что уважает мнение старейшин родного племени. Однако в последнее время он как будто стал выпускать рычаги. Несколько ночей назад он появился на телеэкране с заявлением, что бойня в лагере — дело рук повстанцев, чему не поверил никто.
Стоило грузовику притормозить у обочины, как толпа расступилась. Это был десятитонный «бедфорд» с тяжелой решеткой на радиаторе, кабина и брезентовый колпак в защитных кляксах. Солдаты выпрыгнули из кузова, стащили оттуда за руки и ноги тело мужчины и плюхнули его в бак возле пустой мясницкой стойки. Грузовик тронулся, солдаты, свисая с бортов, хохотали и палили в воздух из М-16, хотя так называемая праздничная стрельба была, строго говоря, запрещена как растрата патронов.
На трупе были только рваные брюки. Очевидно, что его избили, а потом прострелили затылок. Железный прут торчал из груди, кисти рук и ступни отсутствовали. Что-то жуткое творилось с челюстью: казалось, ее сломали и вытянули, а потом загнали колючки желтого цвета через щеки в десну. Толпа, бормоча, обступила исковерканный труп. Гарри с отвращением протолкался наружу и оказался нос к носу с журналистом-французом по имени Рене Санте.
Как обычно, Санте был в курсе всех событий. Неутомимый, он работал на полдюжины газет и одну крупную телесеть в Штатах.
— Прошлым вечером я был на приеме для оставшихся послов, — сообщил он. — Президент по такому случаю облачился в сержантскую форму со всеми регалиями, которыми сам себя наградил. Перед десертом он произнес речь. Сказал, что приготовил повстанцам сюрприз, какого они не ждут. Есть мнение, что он хочет полить напалмом деревни на линии фронта. Еще сказал, что дефицита нет, в недостаче виноваты расхитители и он скоро арестует всех воров. Потом он съел ложку десерта и ушел. Скучает он на этих приемах, друг мой. Я уже штук двадцать посетил, и ни разу мы не добрались до десерта. Мороженое, между прочим. Я его месяц не ел.
Санте понизил голос.
— Я думаю, ему конец. Говорят, он вызвал наемников, а это всегда крайняя мера. Люди их не любят, чересчур похоже на колониализм, и потом, они иногда выходят из-под контроля.
Гарри и Рене Санте сидели в бистро на другом конце рынка. Репортер поцеживал из пивной банки, Гарри, как всегда, заказал чай со льдом, который не пил, а только прикладывал ко лбу. Он рад был, что Санте щебечет о том о сем, — это отвлекало от воспоминаний о трупе, который наводил на неприятные мысли. Солнце поднялось выше, и блики света в очках жгли, как плавленое серебро. Обнаженная кожа уже покраснела и начала болеть.
— У меня в баре пил один из CBS, — сказал он.
Санте энергично кивнул. Это был коротышка, вечно бодрый, в видавшей виды куртке для сафари с карманами, полными пленки, аудио, батареек. Его три фотоаппарата отдыхали на хлипком столике. Он радовался, что ухватил сцену с телом, — такое можно продать в «Пари матч». «Вот вся суть африканской ситуации, — подумал Гарри. — Армия и журналисты жиреют на этом кошмаре, а остальные — кому как повезет».
— Знаю я этого парня с CBS, — сказал Санте. — Он только что вернулся от Левитикуса Смита. Смит говорит, война кончится через шесть месяцев. Он хочет быть президентом два года, а потом подумает о выборах. Уезжать тебе надо, друг мой.
— Мне и тут хорошо.
Сразу после переворота Гарри подумывал бросить бар и начать заново в другом месте, но все быстро утряслось. Люди живут привычками. Всплеск активности в обществе сначала переворачивает их шаткие общественные институты, но потом они возвращаются к старым методам. У них нет терпения, они не умеют смотреть вперед, видеть долгосрочную перспективу. Они однодневки и понимают только то, что под самым носом… Гарри будет легко прятаться, пока люди тасуют факты так, чтобы подальше задвинуть реальность.
Даже те, кто зарабатывает своим умом, как этот Санте, не умнее. Он считает Гарри кем-то вроде попутчика, не то чтобы союзником или другом, но кем-то, у кого есть интерес к фактам и слухам, благодаря чему они оба умудряются выживать. Для Гарри журналист не был ни добычей, ни угрозой. Гарри не желал его крови, но Рене и просто фонтанирует благими намерениями.
— Я видел что-то новенькое, — сообщил он, придвигая стул. — Перед казармами. Четыре человека на кольях.
Гарри подумал было, что Санте имеет в виду обычай выставлять тела расстрелянных в назидание остальным. Дня два назад дюжину неугодных развесили на фонарях вдоль главной улицы в бизнес- квартале. Таблички на груди объясняли, что это саботажники.
— Нет-нет, — сказал Санте, — тут другое.
Эти колья футов восемь длиной, острые с одного конца. Их подняли и посадили на колья так, чтобы они воткнулись им — как это называется? — в задницу. Одного прямо проткнуло насквозь, до груди. Это были офицеры. Я узнал там одного майора. Говорят, так приказал новый советник президента, наемник. Его зовут Граф.
Никто не заходит к Гарри десять дней.
Решетка на окне — с серебряным напылением. Он сильно обжег левую ладонь. Старая рана в боку, между четвертым и пятым ребрами, откликнулась тотчас же.
Время от времени охрана приносит овощной суп, чесночный. Еще одна такая же глупая попытка задеть его, как и распятие. Гарри уже сорок лет обходится без пиши.
В бараке А ему удалось попить немного из одного умирающего пленника, прежде чем охрана выволокла его из камеры, но через несколько дней жажда начинает возвращаться. В первую ночь он ловит крысу, но затем те настораживаются, хотя по бараку А рыскали свободно. Тараканы и сороконожки чуть притупляют жажду, если их жевать по горсти зараз, высасывая искорки жизни и сплевывая хитин, и все- таки боль не уходит, тихо вгрызается в желудок. Кости кажутся хрупкими, полыми внутри. Он делает зарядку. Мускулы работают вяло, ползут по мертвым костям, как обрывки савана, но ему важно держаться в форме. Кто-то превращает людей в нежить, создает ядро армии из вампиров. Это Граф, советник президента. Гарри преследует кошмарное подозрение, что он знает, кто Граф такой, но он гонит эти мысли прочь. Скоро все станет ясно.
В углу, подальше от горячих, обжигающих лучей африканского солнца, он спит большую часть дня, глубоко погрузившись в черную дрему без сновидений, — колени прижаты к животу. В забытье ему не нужно
