осмотр стен замка. Но занимаясь неотложными делами, он все время думал, как встретит его Женевьева – враждебно и холодно, надменно – или доброжелательно и просто. Или, вообще она проигнорирует возможность спуститься в зал к ужину, и предпочтет остаться одна в спальне. Но он вошел в зал – и застыл на пороге. Леди Женевьева стояла у камина и смотрела на огонь. Она была облачена в небесно-голубое платье, отделанное золотом и мехом на запястьях, по талии и груди. Эдвина, спокойная и красивая, как всегда, сидела у очага со своей вышивкой.
Обе женщины обернулись, но он видел только одну.
Он стремился встретиться с ее глазами, которые теперь были по цвету, едва ли не ярче ее платья. Отблеск огня играл на ее волосах, заставляя их сиять ярче самого пламени.
И она улыбалась, неуверенно и смущенно…
Тристан не смог бы сдвинуться с места, даже если бы ему грозила смерть. Он просто не мог поднять ногу, чтобы сделать хоть один шаг.
Наконец, немного придя в себя, и опустив взгляд, снимая на ходу перчатки, он направился к очагу, чтобы погреть руки.
– В замке теперь можно купить или обменять почти все, что необходимо, – сказал Тристан, – зима загнала в него массу торговцев.
– Конечно, я думаю, что у нас такой же богатый выбор товаров, какой вам довелось видеть в Лондоне! – воскликнула Эдвина.
Тристан рассмеялся и согласился с ней, сказав, что Лондон просто завален предметами роскоши, и что теперь в моду вошли платья новых фасонов, такие, как носят женщины по ту сторону Пролива, во Франции.
Эдвина забросала его вопросами о столице. Он предложил садиться за стол, где попытается рассказать все, что знает и, что ее интересует.
Из дверей кухни появился Грисвальд и, объявил, что все только ждет их, и несколько смущенно улыбнулся Женевьеве, сообщив также, что специально для нее приготовил «самое любимое блюдо». Она вспыхнула и бегло посмотрела на Тристана. Он подал ей руку, и она приняла ее. За столом он сел на место хозяина замка, а Женевьеву усадил подле себя, на место законной хозяйки. Тристан знал, что стол, накрытый этим вечером в Эденби, ни в какое сравнение не идет со столом при дворе короля, но для него сейчас не было яств вкуснее. А вина имели свой, ни с чем несравнимый вкус, таких вин ему никогда не доводилось пробовать за всю свою прежнюю жизнь.
За столом шла мирная беседа.
Женевьева почти все время молчала, но внимательно слушала Тристана, который рассказывал Эдвине о модах, а Джону о заседании в парламенте, о битве при Норвиче, и положении дел в стране. Они поговорили о Томасе Тайдуэлле, и Джон заинтересованно расспрашивал о своем старинном друге.
Но вот Тристан посмотрел на Женевьеву:
– Я видел также одного из ваших друзей, миледи.
– Сэра Гэмфри? – мягко спросила она.
– Нет, я не видел его, хотя слышал, что с ним все в порядке. Я говорю о сэре Гае.
Она нервно сжала в руке стакан.
– Сэр Гай? Он в Лондоне? В тюрьме? – в голосе ее прозвучало беспокойство.
– О, нет, насколько я знаю, с ним тоже все в порядке. В последнюю минуту он переметнулся на сторону Генриха и браво сражался за его успех.
– Он что? – выдохнула Женевьева.
Тристан наклонился, пристально глядя на нее. Внезапная ревность больно уколола его.
– Он сражался на стороне Тюдора, короля Генриха VII.
– Это невозможно!
– Увы, миледи, но так все и было.
Женевьева опустила глаза, и Тристан спросил себя, о чем она сейчас думает. Эдвина обеспокоено вмешалась и постаралась перевести разговор на другую тему, и хотя Тристану надолго запомнилась реакция Женевьевы, он несколько расслабился, так как считал, что все это уже не имеет слишком большого значения.
Они допоздна сидели за столом. Все понимали, что сегодня в их взаимоотношениях произошли существенные перемены. Никто из них и словом не обмолвился о положении Женевьевы и по реакции Тристана, как будто ничего особенного не случилось.
Казалось, что просто две молодые пары собрались за общим столом и весело, и непринужденно разговаривают.
Во время беседы, Тристан время от времени поглядывал на Женевьеву, и всякий раз ловил на себе взгляд ее глаз, такой таинственный и влекущий в золотистом пламени свечей, что у него просто все переворачивалось внутри. Женевьева быстро опускала глаза, но не могла скрыть их блеска. Тристан выждал еще некоторое время, для того, чтобы не выглядеть невежливым, затем встал и протянул руку Женевьеве. Он извинился перед Эдвиной и Джоном, сказав, что очень устал после путешествия, и такого долгого дня, столь насыщенного делами.
Он весь внутренне сжался, думая о том, примет ли Женевьева его протянутую руку. Ему так не хотелось сейчас еще одного сражения.
Но Женевьева не противилась. Тристан почувствовал, как дрожат ее пальцы, когда они поднимались вверх по лестнице, направляясь в спальню.
Женевьева осталась перед закрытой дверью, а Тристан прошел к ярко горевшему камину, растопленному в ожидании их прихода. Он сел в кресло, стянул с себя сапоги и уставился в огонь.
