Наверняка ее прислал сам Тристан…
Неужели все эти дни он был с этой девицей. Оставил Женевьеву в покое для того, чтобы подыскать себе лучшее занятие где-то еще?
Она бессознательно сжала кулаки, пока не заметила, что ее ногти глубоко впились в ладони. Но ей каким-то образом удалось удержать улыбку на лице.
– Тесс, мне кажется, что в комнате относительный порядок.
– Да, я сделаю все, что угодно вашей милости.
– Я хотела бы остаться одна, Тесс.
С несчастным видом девушка убрала руки с постели и повернулась, чтобы уйти.
– А я-то думала, что понравилась ей!
Дверь закрылась с негромким стуком. И у Женевьевы возникло совершенно необъяснимое желание чем-нибудь запустить в нее. Еда нетронутая стояла на туалетном столике, она потянулась к нему со злорадной мыслью швырнуть поднос через всю комнату. Но ее рука замерла в воздухе, когда она увидела полную бутылку «Бордо». Вино усмирит ее дух.
Женевьева распечатала бутылку, налила и быстро выпила, проигнорировав еду. И словно теплая волна прошла по ее телу. Ей сразу стало легче. Она снова наполнила кубок и снова выпила, и боль начала стихать.
Она расхаживала по комнате и ругалась, клянясь, что сбежит от него. Если бы она только была терпеливой и осторожной, чтобы подождать, пока он успокоится. Ей было куда уйти, за холмами находится женский монастырь, и если она сумеет добраться к монахиням, то найдет там убежище и даже сам король не осмелится что-либо предпринять.
Наконец она решила, что убежит во Францию, где жил ее дядя. Она сделает это. Она должна это сделать. Наконец ее возбуждение иссякло, и она почувствовала утомление. Может быть, в этом сыграла свою роль и та половина бутылки «Бордо», которую Женевьева попыталась усвоить. Сначала она упала на колени подле камина, затем вытянулась во весь рост, подложив ладонь под горячую щеку. Почему, почему она чувствовала такую бурю внутри? Она презирала его, а то, что он испытывал к ней, было еще теплее, еще сильнее. Она не хотела, чтобы он касался ее. Она могла поклясться, что не хотела, что бы он снова прикасался к ней, но…
То, что он делал, было волшебством.
Но это же стыдно!
Сначала она чувствовала жар, затем ее тело как бы наполняли журчащей сладостной жидкостью, как будто это было следствием опытов какого-нибудь алхимика, который заставлял ее кипеть, гореть и извергаться.
– Я должна освободиться от этого! – громко прошептала Женевьева, обращаясь к самой себе, чувствуя еще больше отчаяние, чем прежде.
Тристан не вышел к обеду.
Джон, Эдвина, Тибальд и отец Томас сидели за длинным столом в Большом зале. «Довольно-таки странное собрание», – с усмешкой подумал Джон, и чуть было не произнес это вслух, но священник смотрел на него с нескрываемым осуждением, молодой человек внезапно спросил себя с замирающим сердцем: «Догадывался ли проницательный отец Томас о том, что сейчас происходило у него в душе».
Он любил Эдвину. Любил удивительные ее мягкие глаза, Господи, что еще на свете может быть такого восхитительного голубого цвета? Он любит ее за ее шепот, за ее улыбку, за ее руки, каждую ночь нежно и страстно обнимавшие его. Она была немного старше его и к тому же вдова и йоркистка, но он любил ее.
И отец Томас, кажется догадывался об этом, поэтому за столом была такая сердечная атмосфера. Они смеялись и болтали, и всем было хорошо.
Но Тристана не было с ними, и время от времени священник, так же как и Эдвина, бросал взгляды на закрытую дверь кабинета, за которой, как им было известно, работал граф.
Джон знал, что отец Томас не был трусом, ибо он не упускал случая сказать Тристану, что считает не христианским его обращение с Женевьевой. Тристан же ясно дал ему понять, что если такое положение вещей его не устраивает, то он может уйти на все четыре стороны. Священник обычно сразу же умолкал, но всем своим поведением постоянно показывал, что не изменил своего мнения.
Когда трапеза подошла к концу, отец Томас сообщил, что должен пойти и позаботиться о вновь родившемся ребенке, так как его мать не слишком хорошо себя чувствовала. Эдвина мило улыбнулась и сказала, что собирается пойти поцеловать Энни перед сном. Тибальду нужно было проверить стражу замка и спуститься в подземелье, где все еще томились многие, из защитников Эденби.
Джон остался за столом и допил свой эль, затем бросил взгляд на дверь кабинета и, поколебавшись несколько мгновений, встал. Господи! Боже! Он знал Тристана всю свою жизнь! Он искренне любил и уважал его, и просто не мог больше терпеть, видя, как его друг мучается. Он не мог выносить агонии своего друга.
Он быстро подошел к двери и постучал. Тристан ворчливо позволил ему войти, и Джон переступил порог.
Граф не поднял глаз от книги счетов, но Джон не был уверен, что он ее и в самом деле читает.
Наконец, Тристан поднял голову и нахмурившись, вопросительно глянул на вошедшего. Джон глуповато улыбнулся и уселся в кресло, стоявшее у стола.
– Ты не вышел к столу, – сказал он.
– Я изучал вот это, посмотри-ка сюда… – подтолкнул книгу Тристан. – Эденби принадлежат поселения, находящиеся на расстоянии дня пути.
Джон просмотрел записи и цифры, обозначающие количество акров земли и кивнул.
