необычно. Признавайся, Маврикий, в чем дело?
Улыбка исчезла с лица гектонтарха.
— Думаю, вопрос обращен не к тому человеку. Это ты, полководец, знаешь вещи, о которых не знаю я. От Велисария.
Судя по выражению лица, Ситтас почувствовал себя неловко.
— Ну.
Маврикий отмахнулся.
— Я не жалуюсь. И я не задаю лишних вопросов. Если полководец не сказал мне о своем секрете, я уверен на то имеются веские основания. И это не означает, что я сам не в состоянии кое о чем догадаться.
— Как, например?
— Как, например. Он поселил в одном известном тебе доме гения механики, который сейчас занимается изобретением Бог знает чего. Какой-то дьявольской штучки. И его изобретения или что это там такое явно каким-то образом связаны с артиллерией. Велисарий всегда трепетно относился к артиллерии. И всегда обожал пехоту, в особенности в последнее время. А перед отъездом недвусмысленно приказал мне хорошо заботиться о Гермогене.
Ситтас почесал щеку, размазав пыль и пот по лицу.
— И что?
Маврикий фыркнул.
— Поэтому я подозреваю, что через несколько лет атака копьеносцев будет считаться самым быстрым способом самоубийства.
— А я люблю атаки копьеносцев, — проворчал Ситтас. — И сам люблю наносить удары копьем. А ты разве нет?
— Шутишь? Во-первых, я вообще не люблю сражения. Если бы я умел зарабатывать на жизнь каким-то иным способом, то выбрал бы его. Но поскольку уж я оказался в военном деле, то мне нравится быть в нем спецом. Это означает, что мне хочется побеждать в сражениях, а не проигрывать. А больше всего мне хочется остаться в живых.
Ситтас помрачнел.
— Если задумал разлюбить военное дело — поговори с чертовым фракийским деревенщиной, — проворчал он.
— Только чертов грек благородного происхождения может любить войну. — На мгновение лицо Маврикия стало враждебным. — Ты знаешь, сколько раз на Фракию нападали варвары? В то время, как знатные греки сидели и смотрели, оставаясь в безопасности за крепостными валами Константинополя?
Ситтас скорчил гримасу. Маврикий развернул коня.
— Поэтому наслаждайся своими копьеносцами, полководец. Лично я готов поставить на Велисария и его планы — какими бы странными они ни казались на первый взгляд. И если Иоанн Родосский изобретет секретное оружие, которое устрашит кавалерию, я с радостью стану его использовать. Я с радостью спущусь на землю из седла и стану сражаться на своих двоих — если таким образом смогу разбить следующую волну варваров, которая придет грабить Фракию.
После того как гектонтарх уехал, Ситтас грязно выругался. Резкие слова Маврикия вывели его из себя, но злиться на него он не мог. В словах было слишком много правды. Несмотря на классовые предрассудки, Ситтас прекрасно осознавал реальности жизни большинства римских граждан. Он не наблюдал за разграблением Фракии из-за высоких стен Константинополя. Он сам вел отряды вперед, причем отряды копьеносцев, против нападавших варваров. Он видел, как варвары убегали от него, смеясь, и на следующий день нападали еще на одну деревню. И он видел результаты этих нападений — через день, когда приходил в те деревни вместе со своими катафрактами. Как и обычно, слишком поздно, чтобы что-то сделать, если не считать захоронения трупов.
Ситтас поехал вперед на тренировочное поле. Заметив его приближение, катафракты весело закричали. Затем, после того как подчиненные увидели выражение его лица, веселые крики смолкли.
— Хватит, черт побери, баловаться с копьями! — рявкнул он. — Готовьте луки!
На следующий день Маврикий прискакал в усадьбу под Дарасом. Он привез с собой Гермогена.
Гермоген гордился высоким званием, теперь он стал командующим всей пехоты, входящей в сирийскую армию. Ситтас последовал совету Велисария по прибытии в Сирию, где он заменил Велисария на посту главнокомандующего римской армией. Ситтас тут же назначил Гермогена на эту должность.
Когда Маврикий с Гермогеном заехали во двор усадьбы, из дома вышли Антонина с Ириной и поприветствовали гостей.
— Где Ситтас? — спросила Антонина.
— Остался с армией, — спешиваясь, проворчал Маврикий. — По крайней мере, пока. Насколько — не знаю.
— Вероятно, пока не справится с последним приступом дурного настроения, — весело заметила Ирина. — Что ты сказал ему на этот раз?
Маврикий ничего не ответил. Гермоген улыбнулся и сообщил:
— Думаю, он оклеветал славу громоподобных катафрактов. Вероятно, также добавил пару слов о греческой аристократии.
Маврикий с чувством собственного достоинства промолчал.
— Вы приехали как раз к ужину, — объявила Антонина. — И Антоний здесь.
— Епископ? Антоний Александрийский? — спросил Гермоген. — Здорово! Я так давно хотел с ним познакомиться!
Гермогена впервые пригласили в усадьбу после отъезда Велисария. Молодой человек получил большое удовольствие от проведенного там вечера, однако первые часы привели его в небольшое замешательство. Разговор за столом казался каким-то натянутым. Гермоген несколько раз пытался расспросить Иоанна Родосского о достигнутых результатах и таинственном проекте по изобретению артиллерийского оружия. Но Антонина с Ириной каждый раз вмешивались в разговор и уводили его в сторону. Через некоторое время Гермоген понял: они не хотят обсуждать вопрос в присутствии других гостей.
Вначале он предположил, что нежелательным слушателем является епископ. Святой человек может почувствовать себя оскорбленным, если при нем станут обсуждать такой низменный предмет. Поэтому, примиряясь с требованиями хозяев, Гермоген оставил все попытки разузнать о проекте создания оружия и пригласил епископа к обсуждению религиозной доктрины. Гермоген, как и многие греки среднего класса византийского общества, считал себя теологом-любителем.
Но последовавшая дискуссия привела его в еще большее замешательство. Не потому, что он понял: ему далеко до знаний Антония Александрийского. Гермоген ни в коем случае не считал себя равным знаменитому епископу Алеппо в знании теологических тонкостей. Но просто Антонина с Ириной снова вмешались, когда Гермоген уже собрался заострить внимание на взглядах епископа на триединство. И, как и раньше, увели разговор в сторону, болтая о каких-то глупостях, словно не желали, чтобы епископ высказывал свое мнение перед остальными гостями.
Затем наступил худший момент вечера, когда Гермоген внезапно понял: он сам и является этим нежеланным гостем. Но через некоторое время смущение прошло. Казалось очевидным, судя по дружелюбному отношению к нему, что ни Антонина, ни Ирина, ни Маврикий не считают его присутствие неприятным.
Тогда что?..
Все прояснилось после того, как все с наслаждением выпили по первому кубку десертного вина. Антонина откашлялась и обратилась к секретарю полководца. — Прокопий, боюсь, мне к завтрашнему утру нужен полный отчет о финансовом состоянии усадьбы. — Она положила маленькую ручку на полную кисть епископа, сидевшего рядом с ней. — Антоний хочет начать работу с бумагами, как только проснется.
На мгновение Гермогену почти показалось, что пальцы Антонины нежно гладят пальцы Антония Александрийского. Чушь.
Прокопий нахмурился.
— Мне сейчас им заниматься? — жалобно уточнил он.
