стремительное ослабление и без того мизерной силы тяжести. Признак падения катера? Нет, не просто... Динамическая картина перемещений машины была бы, наверное, идентична картине ее падения в струях водопада. Или верхом на сорвавшейся в пропасть снежной лавине. Любая пропасть имеет дно... Он попытался открыть гермолюк – не хотел разбиваться с завязанными глазами. Крышка люка не поддалась.
Покривив в усмешке задубелые под маской губы, он поблагодарил судьбу за тридцать три своих года замечательно прожитой жизни, подумал, что идущие следом разведчики будут (непременно должны быть) удачливее, два раза вдохнул полной грудью колючий кислород и рванул оранжевый рычаг отстрела.
По корпусу «Казаранга» пробежала легкая судорога – блистер вдруг сорвало и ослепительно белым парусом унесло кверху. Андрей ожидал увидеть все что угодно, только не это, и два-три мгновения оторопело разглядывал знакомо кратерированный ландшафт.
– Ур-ра-а-а!.. – не помня себя от радости, закричал он, вскинув разведенные в стороны руки, обнимая залитое солнцем просторное ледорадо Япета, всю систему Сатурна и вообще сразу все Внеземелье.
Но, поздоровавшись с родным пространством, он снова взялся за рукоятки, потому что внизу действительно была пропасть и катер действительно валился в нее на гребне лавины, задрав нос и глубоко погрузив корму в кипящие сугробы снежной пыли.
Посмеиваясь, как в счастливом сне, Андрей взмыл над склоном на полной тяге.
За время десанта гурм-феномен из колоссального пудинга с козырьками отвислых карнизов перевоплотился в идеально ровную колоссальную полусферу. Чудовищное яйцо, полупогруженное в темный ледорит посреди равнины Атланта... На маневре ухода от белесого купола-исполина Андрей не мог оторвать взгляд от вспухающего на его вершине необыкновенно красивого фарфорово-хрупкого образования, которое формой очень напоминало цветок розы. Обрамленная десятками полукружий неярких радуг снежно-белая красавица отбрасывала многокилометровую черную тень в северном направлении, а западный склон был залит ярко-белыми языками схода лавин. Общая масса поднятой вверх ледяной пыли наводила на мысль, что свой «кислородный вклад» в создание розоподобной суперскульптуры внес весь отряд великанов.
Хлынувшая в кабину после отстрела блистера снежная пудра густо запорошила индикаторы и светосигналы – ничего не видать; на траекторию сближения с «люстрой» сверкающего над Япетом «Байкала» Андрей вышел интуитивно. А на орбитальном маневре, когда планетоид вздыбился справа по борту стеной, Андрей заметил в промежутке между двумя кратерами у подножия склона гурм-феномена лагерь космодесантников. Вглядевшись, присвистнул. Это был крупный стационарный лагерь. «Ну дела! – подумал он. – Определенно, „Снежный барс“ в полном составе сюда пожаловал. Ай да Фролов! Вот это оперативность!..» Потом он увидел вокруг белесого чудовища с белым «цветком» на макушке множество блестящих точек и черточек и зауважал Фролова еще больше.
На подходе к рендель-ангару «Байкала», возбужденный, переполненный радостным нетерпением, он чуть не разбился: выпустил из виду, что твиндек наполнен зачерпнутым из лавины снегом, и на тормозном маневре весь этот груз снежной пудры ухнул на голову. Кое-как очистив лицевое стекло перчаткой, он с трудом успел приподнять машину над срезом прямоугольной щели вакуум-створа. Повторил заход и вдруг почувствовал снова: ему дышать стало нечем...
Андрей плохо помнил, как вогнал машину в вакуум-створ, как отстегнул фиксаторы и прямо из кабины прыгнул в розовый квадрат открытого люка переходного тамбура. Прыгнул удачно. Взглянув на свисающую с левого запястья оборванную цепочку от видеомонитора, он мимолетно подумал, что самым неудачным прыжком за время десанта был прыжок в твиндек.. Не дожидаясь, когда вспыхнет перед главами транспарант «Барическое равновесие», Андрей нащупал замок и открыл стекло гермошлема – легкие обожгло горячим воздухом с едким запахом аммиака. Кашляя, со слезящимися глазами, Андрей перешагнул комингс скафандрового отсека и, подхваченный транспортировочным захватом, оказался в гардеробной скаф-ячейке. Выскользнув из осточертевшей ему липкой, пропитанной аммиаком, бронированной скорлупы, он, пошатываясь на бегу (не успел еще адаптироваться к условиям корабельной гравитации), бросился в душевую. И лишь под струями ароматной воды у него появилось время проанализировать схваченную зрительной памятью картину: лишенный блистера, выбеленный снежной пудрой «Казаранг», как потрепанная арктическими штормами лодка, садится на чистую, блестящую как зеркало палубу рендель- ангара по соседству с двумя новенькими драккарами. Космодесантных катеров такой модели ему еще не доводилось видеть. Что-то среднее между «Бураном» и «Казарангом», но со своими особенностями: очень яркая люминесцирующая окраска (изумрудная с огненно-оранжевым и белая с серебром); две пары коротких (возможно, втянутых в корпус наполовину) ступоходов; три лыжи (одна – впереди, две – на корме); аккуратные прямоугольные коробы выступающих по бортам реверс-моторов... Неведомая ему модель (если глаз не ошибся в спешке) называлась «Вьюга». Это название он слышал от проектировщиков малотоннажных машин, однако то обстоятельство, что эскадрильи «Снежного барса» уже укомплектованы «Вьюгами», изрядно его озадачило. Впрочем, разве за всем уследишь... Он представил себе, как будут поражены пилоты новых драккаров, когда увидят обындевелые останки сильно помятого музейного экспоната.
«Байкал» был на удивление малолюден. По дороге на свой ярус Андрей сквозь блики прозрачной многослойности ветрокоридоров заметил у себя над головой только двух пролетающих мимо людей (десантников, судя по их голубым костюмам и манере плыть в невесомости, вытянув руки не в стороны, как это делают все, а вперед). Да против двери капитанской каюты встретил связиста Круглова. С удовольствием поздоровался, спросил:
– Ну, как у вас тут дела?
Круглов не ответил. Стоял и, глубоко засунув руки в карманы, безмолвно смотрел на него с выражением печального (если не сказать – скорбного) смирения на припухшей физиономии. Должно быть, от Ярослава за что-то здорово схлопотал.
– Валаев у себя? – спросил Андрей уже менее дружелюбно.
С неохотой высвободив руки из карманов, связист сделал вялый, неопределенный жест. 'Чего этот парень на меня уставился?.. – подумал Андрей и вдруг вспомнил о своей трехдневной щетине. Брезгливо ощупал лицо. Первого пилота никто и никогда не видел на борту «Байкала» небритым или неряшливо, не по форме одетым.
– Извини, я небрит, – сказал он и заторопился вдоль анфилады солнечных «гротов». Не встретить бы еще кого-нибудь.
Внезапно какой-то необычный звук заставил его обернуться и посмотреть в спину Круглова. Связист смеялся. До ушей Андрея донеслось что-то похожее на куриное квохтанье. И негромкий возглас:
– Он, видите ли, небрит!
Круглов исчез за поворотом. Андрей почувствовал, как деревенеют скулы. Входя в свою каюту, подумал: «Хорошо тебя встречают твои товарищи, первый пилот. Приветливо».
В центре холла стоял кто-то в белом костюме.
– Тринадцать-девять, визит отменяется, – быстро сказал Андрей. И только после этого до него дошло, что в центре затемненной каюты он видит свое собственное стереоизображение.
Он вгляделся и почувствовал себя словно в кошмарном сне. Это была мемориальная каюта. Каюта- паноптикум... Повсюду на глянцевых вогнутостях специально затемненных стен были видны слабые отражения недвижной центральной фигуры. Его фигуры. В прозрачных глубинах стеклянистого массива скорбно источали золотистый свет в виде отвесных лучей четыре декоративных потолочных колодца. Вдобавок холл вдруг наполнили торжественно-печальные звуки органной музыки. На фоне звездно-черного окна из каюты в открытый космос поплыли светлые строки, повествующие о подвиге первого пилота суперконтейнероносца «Байкал» Андрея Васильевича Тобольского. Год рождения, год гибели.
– Однако!.. – пробормотал Андрей. Мелькнула мысль: «С ума они здесь посходили, что ли?!» – Тринадцать-девять, – позвал он. – Свет. Музыку прекратить.
Ничего не изменилось.
– Информбюро, контакт! – позвал Андрей, закипая холодным бешенством.
Музыка смолкла, автомат ответил женским голосом:
– Информбюро базы «Япет-орбитальный».
– Какова формула обращения к бытавтомату в каюте, из которой я говорю?
