У Макарьевны ждали. Стоило цыганам загреметь кольцом калитки, вводя лошадей во двор, как хозяйка вышла на крыльцо.
– Ну? – трубно вопросила она, поднимая свечу, как факел.
– Слава богу! – весело отозвался Илья. – Наша невеста! Митро, Илонка, где вы там? Молодых вперед!
Молодые едва успели подойти к крыльцу, а из сеней уже послышалась песня, исполняемая приглушенными голосами Насти и Варьки:
Под шепот свадебной Митро ввел Илонку в горницу. Макарьевна наспех собрала стол: на скатерти стояло блюдо с подовыми пирогами, запеченная курица, котелок каши, три бутылки мадеры. Настя первая подошла к невесте, взяла ее за руку, улыбнулась:
– Какая красавица, боже мой…
Илонка поняла, заулыбалась. Ее личико раскраснелось от скачки, волосы выбились из кос и покрывали стройную фигурку до талии. Желтая, мокрая от росы юбка облепляла колени, босые ноги Илонка украдкой терла одну о другую. Монеты на шее уже не было – вместо нее красовалось золотое ожерелье с крупными гранатами, которое Митро купил вечером на Кузнецком мосту и невесть когда успел надеть на шею будущей жены. Настя повела ее к столу. Илья тем временем деловито шептал на ухо жениху:
– Сейчас выпьем – и тащи ее живее в постель… Успеть надо, пока эти котляре не явились! Не дай бог, спохватились уже! Успеешь ее бабой сделать – твоя до смерти, а нет – сам знаешь… Цыган небось.
– Успеем, – нахмурился Митро.
Варька разлила вино по стаканам. Все выпили стоя за молодых. Поспешной скороговоркой пожелали здоровья, счастья и охапку детей – и Макарьевна широко распахнула двери в спальню. Там было темно, лишь смутно белела перина.
– С богом, Дмитрий Трофимыч.
Митро взглянул на невесту. Та вспыхнула так, что на миг сравнялась цветом с гранатами на своей шее. На потупленных глазах выступили слезы. Низко опустив голову, она засеменила к спальне. Митро протолкнул ее впереди себя, сам обернулся с порога.
– Вы сидите пока…
– Не беспокойся, – отозвался Илья. – Если что – покличьте.
Тяжелая дверь спальни захлопнулась. Макарьевна, подойдя, навалилась на нее всем телом, закрывая плотнее.
– Вот так, – она несколько раз истово перекрестила дверь, вздохнула. – Ну, давай бог… А мы, пожалуй, еще выпьем. Илья, где ты там, скаженный? Неси гитару! Свадьба все-таки!
Вскоре начало светать – под закрытые ставни подползла бледная полоска зари. Макарьевна задула свечу. Настя, крепившаяся до последнего, все-таки уснула в углу лавки, и Макарьевна заботливо прикрыла ее шалью. Цыгане не спали – тянули вино, вполголоса разговаривали. В перерывах между зевками Илья заметил, что Варьки давно нет в горнице. Незаметно поднявшись, он вышел из дома.
На дворе – предрассветная мгла, туман, сырой запах травы. Илья, ежась от заползшего за ворот холодка, сошел с крыльца. Оглядевшись, позвал:
– Пхэнори…
У забора шевельнулось. Илья подошел. Тихо сказал:
– Ну, что ты, ей-богу…
Варька сидела, сжавшись в комок, у заборного столба. Ее платье было выпачкано землей и травой, прическа рассыпалась, и волосы спутанными прядями висели вдоль лица. Когда брат подошел и сел рядом, она уткнулась лицом в ладони.
– Ну, что ты… – Илья растерянно погладил ее по волосам, обнял за плечи. – Все равно женился бы когда-нибудь…
– Я знаю, – хрипло сказала Варька. – Не ждала только, что так… так скоро. Не подумай, у меня и в мыслях не было, что я… что на мне… Он на меня и не глядел никогда. Дэвлалэ… – она вдруг снова залилась слезами. – За что мне это… Зубы эти щучьи, морда эта черная… За что?!
Илья молчал. Двор уже заливало розовым светом, туман у ворот рассеивался. Снаружи простучала по камням первая пролетка. Из-за крыши Большого дома выглянул алый край солнца.
– Уедем, – сказал Илья. – Лето скоро, пора. Чего ждать? А в таборе я тебя за Мотьку выдам. Пойдешь? Он мне слово дал.
– Не гони коней, – Варька, не вставая, притянула к себе ветку смородины, всю, как бусами, унизанную серебристыми холодными каплями. Собрав росу в ладони, тщательно протерла лицо, шею. Илья дал ей платок, но Варька отвернулась, и ему пришлось насильно заставить ее высморкаться.
– Ну вот… Так лучше. Зачем, чтобы все видели? Верь мне, ты еще самая счастливая будешь. Слово даю! Все сделаю!
Варька горько усмехнулась, встала, держась за забор. Илья поднялся тоже. Вдвоем они пошли через мокрый двор к дому.
Котляры пришли на другой день к вечеру – видно, долго искали по Москве дом Васильевых.
За это время Митро успел провернуть множество необходимых дел: во-первых, спозаранку упасть вместе с женой в ноги матери и Якову Васильевичу; во-вторых, с удовольствием рассказать сбежавшимся домочадцам, как было дело; в-третьих, прикинуть размер возможных неприятностей и отрядить сестер в лавки за вином и едой, а Дормидонтовну заставить собирать праздничный стол; и в-четвертых, собрать на всякий случай в Большом доме мужчин посильнее. К счастью, со всем этим успели вовремя, и, когда семья Илонки постучалась в двери Большого дома, их встретила целая делегация с Яковом Васильевым во главе.
За его спиной стоял Илья, согласившийся переводить. За остаток ночи ему так и не удалось задремать, днем тоже оказалось не до сна, и он чувствовал себя совсем разбитым. Болела голова, глаза слипались сами собой. Вдобавок что-то кололо в воротнике казакина. Наверняка туда попала щепка, но вытащить ее не было времени.
Котляре вошли солидно, не спеша. Отец Илонки, высокий старик с сухим и умным лицом, нервно постукивал по полу палкой с массивным набалдашником из черненого серебра. Сразу определив старшего в доме, он уткнулся в Якова Васильева острым взглядом, в котором пряталось волнение.
– Здравствуйте, ромалэ, – не очень уверенно заговорил Яков Васильич. – Милости просим в наш дом. Чем богаты – всем с вами поделимся.
Воцарилась мертвая тишина. Молодые цыгане, сгрудившиеся вокруг хоревода, разом подобрались. Котляре, толпившиеся в дверях за спиной своего вожака, тоже поглядывали недобро. Минута была напряженная.
Старик-котляр молчал. Вместо него подала голос мать Илонки – еще не старая красивая цыганка с тяжелым золотым монистом на груди и причудливо заплетенными косами, уложенными под шелковым платком.
– Где наша дочь? – сердито и встревоженно спросила она. – Ваши увезли, мы знаем. Те, которые вчера в табор приходили.
Яков Васильевич оглянулся назад. Митро с Илонкой вышли к котлярам и второй раз за день опустились на колени.
– Простите меня, ромалэ, – Митро тщательно удерживал на лице покаянное выражение. – Жизнью матери клянусь, я вашу дочь честно взял. Она мне жена теперь. Пусть все знают.
Котляре поняли без перевода. Мать Илонки шагнула к дочери.
– Силой взял? – резко спросила она.
Бледная Илонка, уже в широком фартуке поверх юбки, уже в платке на заплетенных волосах, испуганно замахала руками и даже сделала движение, загораживающее мужа от разгневанной матери.
– Нет, нет! Я сама! Я его люблю! – закричала она.
Митро невольно усмехнулся. Хмыкнул и кто-то в толпе котляров.
Мать смерила Илонку внимательным взглядом, отошла к мужу и что-то тихо заговорила. Старик слушал,
