пыли, а когда она улеглась, уже не видно было ни Васьки, ни косяка лошадей. Илья посмотрел вслед едва виднеющемуся облачку, нахмурился, запустил обе руки в волосы. Усмехнулся чему-то и не спеша вернулся на берег моря. Разделся, полез в мелкую, теплую, желтоватую воду, окунулся с головой несколько раз, только сейчас почувствовав, как горит лицо. Гряды клешней закрывали солнце, и Илья во второй раз за сегодняшний день пожалел, что плохо плавает: заплыть бы сейчас подальше в море, взглянуть оттуда на солнце, узнать, сколько времени… Взъерошив мокрыми ладонями волосы, он вышел на песок, неторопливо начал одеваться.
В щель между камнями тянулась красная полоса света. Неожиданно ее заслонила чья-то тень. Взглянув через плечо, Илья увидел Митьку с кислой физиономией.
– Почему ты его не убил? – возмущенно спросил он, когда Илья, поглядывая на солнце, прошел мимо него к дороге. Илья усмехнулся:
– А что, надо было?
– А что – нет?! Чего ради я задницу рвал? – взвился Митька. – Ты что, забыл? Он же у тебя жену увел!
– Угу… – Илья, не отрываясь, смотрел на красный диск солнца, поглаживал по шее буланого, тычущегося ему в плечо. – Моя жена – не твоя забота, чаворо. А за задницу свою не беспокойся – до свадьбы образуется, слово даю.
Митька открыл рот, закрыл, снова открыл, и Илья уже ждал, что мальчишка вот-вот выскажется в духе улетевшего в степь Ставраки. Но Митька все-таки промолчал, хотя и сплюнул презрительно на землю ничуть не хуже Васьки. Вскочил на спину Кочерыжки, свистнул и полетел карьером по дороге к Одессе. Илья проследил за ним взглядом, снова усмехнулся, сам не зная чему. Забрался на буланого и тронул его неспешным шагом.
Не хотелось ему думать ни о чем. Не хотелось, и все. Ни о Маргитке, ни тем более о Ваське. Только сейчас Илья понял, как устал за сегодняшний день, начавшийся в четыре утра. Солнце все ниже и ниже опускалось в дымку горизонта, раскаленная степь остывала, небо становилось зеленоватым, выцветшим, чуть слышно шелестело море за утесами. Тихо, вкрадчиво затрещали цикады, с утесов доносились вскрики чаек. День таял, и над степью зажигались первые, еще чуть заметные звезды. До поселка, до трактира одноглазого Лазаря, до маленькой комнаты с дозревающими на подоконнике помидорами оставалось не больше двух верст.
Неожиданно Илья вспомнил, что поругался с Розой. Хороши, наверное, были они оба: стояли и орали друг на друга на весь базар, народ потешали… Ну, ладно Роза, что за спрос с бабы, а он с какой стати разошелся? И из-за чего? Из-за татар вонючих – тьфу… Да сгори они вместе со своими худоконками, больше лошадей будто взять негде… Вздохнув, Илья начал вспоминать, чего мог наговорить Розе во время скандала на Староконном. Вспомнил он немного, но настроение испортилось. Что ж… на худой конец, выгонит. Ему не привыкать.
Над морем взошла огромная рыжая луна. В ее свете впереди смутно забелели домики поселка. Поежившись от потянувшего с моря ветра, Илья хлопнул по шее буланого, завернул его на едва заметную в сумерках дорогу.
В окне Розы горела керосиновая лампа. Желтый свет падал во двор, где под грецким орехом на рогоже спал Митька. Спал вниз лицом, изредка всхрапывал и даже не шевельнулся, когда проходящий мимо Илья наступил нечаянно ему на руку. Войдя в трактир и толкнув дверь Розиной комнаты, Илья увидел хозяйку, сидящую за столом и штопающую при свете керосинки Митькины штаны. Илья тихо прикрыл за собой дверь, положил у порога кнут и вопросительно взглянул на Розу. Та отодвинула шитье и поднялась из-за стола.
– Есть хочешь? – задала она обычный вопрос, на который после паузы последовало не менее обычное:
– Хочу.
Лампа перекочевала на подоконник. На столе появилась оплетенная красноталом бутылка вина, деревянная миска с помидорами и неизменным арбузом, рыба, хлеб, соленый козий сыр. После длинного дня, в течение которого у него крошки не было во рту, Илье было все равно, что Роза ставит перед ним – лишь бы побольше. Сидя на постели, Роза следила за тем, как из деревянной миски исчезает ее содержимое.
– Не пей ты вина, господи! – устало сказала она, когда рука Ильи потянулась за бутылкой. – Что с него, проклятого, толку, только башка разболится.
– Роза… – удивился он, оглядываясь. Роза встала, подошла сзади, обняла его за плечи – и Илья понял, что Митька не удержал языка за зубами. – Не жалей ты меня! – с досадой сказал он, отворачиваясь к темному окну. – Терпеть не могу.
Рука Розы, поглаживающая его по голове, замерла.
– Да с чего ты взял? – фыркнула она, отходя. – Меня бы саму кто пожалел! Навязались мне на голову, герои…
Тишина. В желтый круг света на потолке, суетясь, летели мотыльки. Где-то под полом шуршали мыши. Со стороны поселка доносился тоскливый собачий вой.
– Сердишься на меня? – спросил Илья, не оборачиваясь, как будто у стоящей перед ним пустой миски. И услышал короткий ответ:
– Нет.
По шороху за спиной он понял, что Роза снова села на постель.
– Я не хотел. Но и ты тоже, знаешь ли… Всю торговлю мне зарезала.
– Не обижайся. Откуда мне знать-то было? Знала бы – близко б не подошла.
Илья изумленно обернулся, уверенный, что Роза смеется, но ее лицо было серьезным.
– Ну, разве я знала, что ты с татар барыш имеешь? Ты ведь ни слова не говорил…
Илья промолчал, не желая в сотый раз объяснять, что не обязан докладываться бабе о своих делах. Не оглядываясь больше, он сидел за столом, доедал арбуз, слушал, как сзади на постели раздевается Роза, смотрел, как на спинку кровати отправляются юбка, кофта, рубашка. Затем послышался сердитый голос:
– До завтра тебя дожидаться?
Илья встал, погасил керосиновую лампу и через минуту растянулся на постели рядом с Розой. Снова наступила тишина. В окне стояла красная луна. Глядя на нее, Илья потянул к себе Розу. Она подалась, и ее спутанные волосы защекотали щеку Ильи.
– Не знаю я, что со мной, Роза… Старый, что ли, становлюсь? Ваську я сегодня видел.
– Знаю.
– Не зарезал. Даже кнутом не вытянул ни разу.
– Знаю.
– Но… ведь я цыган. – Илья задумался, вспоминая Митькины слова. – А он у меня жену увел.
– Митька – мальчишка, глупый, – помолчав, сказала Роза. – Ерунду мелет, а ты слушаешь. Он завтра извинится.
– Не надо.
– Надо. Он тоже цыган. Должен знать, что можно говорить, а что – нет. И кому.
– Он правду сказал.
– Какую правду? Про твою девочку, которую Васька увез? – Роза отодвинулась от Ильи, перевернулась на спину, начала водить пальцами по лунному пятну на одеяле. – Выгорело ведь у вас с ней все давно. Ты и сам знаешь. Забудь. Жена твоя – в Москве. Время пройдет – вернешься к ней.
Илья промолчал. Чуть погодя недовольно сказал:
– Не пойму я… Выгоняешь меня, что ли?
– Дурак. Ты бы свои глаза видел… там, на Приморском, когда мы с тобой на дереве сидели. Жаль, что я ее не знаю, Настьки твоей. Наверное, хорошая она, если ты ее любишь так.
Илья закрыл глаза. При одном воспоминании о тех посиделках на дереве ему кровь бросилась в лицо, но в темноте Роза не могла этого заметить.
– Почему ты так говоришь? – помедлив, спросил он. – Ты сама… разве не любишь меня?
– Нет, – коротко ответила Роза.
Илья обиженно уселся на постели.
