Извините, профессор, я перебил вас.
– Разве я еще не насытил вашу... э-э... несколько запоздалую любознательность? – ядовито осведомился Роган.
Гэлбрайт дернул щекой и убрал руки с крышки стола на подлокотники кресла. Фрэнк следил за ним с любопытством и уважением: несмотря ни на что, лицо шефа являло собой образец хладнокровия. Образец, правда, слегка побелевший, но в скульптурном отношении безупречный. Верно говорят – школа!..
– Отправная точка нашего разговора – упущения в работе комиссии Юхансена, – напомнил Гэлбрайт. – В этой связи, пожалуй, нам будут полезны подробности «экранных диверсий» на «Лунной радуге». Как вы считаете, профессор?
– Я считаю, вы напрасно меня агитируете. Уж если я пожертвовал для вас драгоценным лекторским временем, значит, дело того стоит... Мой интерес к «экранным диверсиям» был до такой степени обострен, что я не поленился подготовить соответствующую звукозапись. Карточка номер пять. И еще я считаю, что «экранные диверсии» – сущий пустяк по сравнению с другими данными. Впрочем, выводы делайте сами.
Гэлбрайт, выбиравший в этот момент нужную карточку, настороженно посмотрел на профессора.
– Перевод не потребуется, – предупредил Роган. – Легкий акцент, свойственный медикологу «Лунной радуги» Альбертасу Грижасу, не помешает вам понимать его речь и даже приятен на слух.
Фрэнк опустил карточку в щель лингверсора, и в холле послышался тихий шелест. Купер, не меняя позы, повел рукой с небрежным изяществом утомленного музыканта над клавиатурой пульта, и шелест исчез. Затем откуда-то сверху отчетливо:
– Одну минутку, Альбертас! Затронутая нами тема настолько выходит за рамки частной беседы, что... Короче говоря, вы не станете возражать, если мы сделаем фонокопию вашего рассказа? И не стесняйтесь мне возразить – не в моих правилах обременять приятных гостей хлопотными просьбами.
Фрэнк сразу узнал профессорский баритон и подивился мягкости и теплоте интонаций. Похоже, этот колючий, как высохший кактус, старик умел бывать обаятельным собеседником.
– Помилуйте, профессор, какие могут быть возражения! – прозвучал голос тенорового регистра. – Признаться, ваш интерес к «экранным диверсиям» на «Лунной радуге» меня интригует. Кстати, откуда вы могли узнать?..
– Видите ли, друг мой... Борт «Лунной радуги» не единственное место происшествий подобного рода.
– Ах, даже так! Понимаю... С чего я должен качать?
– Вам виднее. Одно пожелание: не скупитесь на подробности. Мне бы хотелось полнее представить себе обстановку на корабле.
5. Детективная лихорадка
...В общем и целом рейс нашей Четвертой экспедиции к Урану проходил в спокойной деловой обстановке. Команда рейдера, как это ей и положено, исправно несла корабельные вахты. Группа десантников, по настоянию Нортона, большую часть своего времени отводила спецзанятиям и тренировкам. Члены комиссии – семеро ученых во главе с Юхансеном – вырабатывали тактику изучения оберонской загадки на бесконечных совещаниях. При этом каждый из них очень тактично отстаивал свою позицию и очень доброжелательно, деликатно критиковал позицию оппонента... Я, как положено медикологу корабля, следил за самочувствием экипажа, регламентировал усердие десантников, чересчур увлекавшихся «перегрузочно-силовой» тренировкой, удерживая их от намерений сломать себе шею до прилета на Оберон. Ну что еще?.. Ах да, пожалуй, следует упомянуть о моем лингвистическом увлечения: в этом рейсе я прилежно осваивал хетто-лувийскую ветвь вымерших языков. На борту «Лунной радуги» я был (как, впрочем, и многие здесь) новичком, и невинное увлечение помогало мне коротать свободное время.
Все шло нормально, здоровье экипажа было огненным, языковые крепости сдавались мне одна за другой, цель экспедиции – система Урана – уже просматривалась даже на средних экранах салонного информатора. И, увидев однажды в стройном ряду средних экранов малопривлекательную темную дыру, я, признаться, особого значения этому не придал... Ну, может быть, испытал мимолетное чувство досады по поводу чьей-то небрежности или неосторожности.
Чувство некоторого недоумения я испытал, когда неделю спустя увидел в библиотеке разбитый дисплей, которым я пользовался накануне, копируя текст лидийского манускрипта времен династии Гераклидов...
Для ремонта пришлось вызвать инженера-хозяйственника – порядок есть порядок. Инженер- хозяйственник – он же суперкарго и он же механик по ангарному, палубному и прочим видам вакуум- оборудования нашего корабля – без интереса, мельком взглянул на изуродованный экран дисплея, но зато как-то очень внимательно посмотрел на меня. Мне даже стало не по себе... Припоминаю, в тот момент я невольно подумал, что прозвище Бак прилипло к этому человеку не без причины. Тяжелая, до глянцевого блеска выбритая голова с большим, квадратной формы подбородком и приплюснутым носом... Я поспешил заверить механика, что к повреждению экранов дисплея и салонного информатора не имею никакого отношения. Бритоголовый Бак молча вмонтировал новый экран, ушел. Я вздохнул и продолжал свои языковые упражнения. В этот день без особого, впрочем, успеха..
Но окончательно хетто-лувийскую ветвь, на которой я так уютно устроился, подрубило новое происшествие. Как-то зайдя в кухонный отсек, чтобы наполнить свой термос кофейным напитком, я услышал гневное бормотание, а затем и увидел бритую голову Бака, менявшего экран системы аварийного оповещения. На подбородке механика красовалась нашлепка медицинского пластыря.
– Что, третий?.. – осторожно полюбопытствовал я, в ту минуту больше заинтригованный пластырем, нежели разбитым экраном.
Бак обернулся, я я чуть не выронил термос. Механик смотрел одним глазом. Правым. Левый просто не различался на фоне ярко-фиолетового синяка. Мне давно не приходилось видеть таких великолепных «фонарей», и я, растроганный почтя до слез, твердо решил устроить своему первому пациенту королевский прием.
– Третий!!! – прорычал Бак, продолжив работу. – А одиннадцатый не хочешь?! – и, пересыпая речь самоцветами рискованных междометий, выразил мнение, что на обратный рейс запасных экранов не хватит. – Пусть тогда глазеют в иллюминаторы! – мстительно прошипел он и грозно добавил: – Поймаю – голову оторву!
Я, сразу заподозрив самую тесную связь между его последним возгласом и левосторонним украшением, сказал, что вполне разделяю его справедливое негодование, и задал несколько наводящих вопросов. Бак не ответил.
Разумеется, я увлек пострадавшего к себе и с помощью врачебной косметологии привел его живописную физиономию в соответствие с современными представлениями о благообразии человеческого лица. Бак повертел головой перед зеркалом, остался доволен. Можно было начинать серьезный разговор. Я вынул заветный сосуд с красочной этикеткой и, будто это было самым обычным делом в космической практике, лихо поставил на медицинский стол. Выражение довольства на лице Бака сменилось вполне понятным смятением.
– Как у вас с аппетитом? – ханжески осведомился я.
– Хуже некуда, – ответил Бак, издали разглядывая этикетку. – Отбили мне аппетит... О, «Сибирская кедровая»! Уникальная вещь в космическом рационе.
Со зрением, по крайней мере, у него было благополучно.
– Это лекарство, – сказал я. – Присядьте. Как врач я разрешаю вам умеренную дозу. Для восстановления аппетита. А главное – для нервной разрядки, в которой вы, я вижу, сегодня нуждаетесь.
– За матушку медицину! – Бак опрокинул стаканчик, помотал головой, выдохнул: – З-забористая, доложу я вам, микстура!.. А насчет нервной разрядки – это вы точно... Нуждаюсь. Сегодня особенно. Ушел ведь гад!..
– Как ушел?
– А вот так и ушел. Треснул меня снизу в челюсть и смылся.
– Кто?
– Да если б знать!.. Темно было, не разглядел.
– Где?
– А там же, в кухонном отсеке.
