рогоже не оставалось живого места. Еще он наловчился бросать сулицы на скаку. Некрас не учил его этому, отрок сам додумался. Как-то Некрас, воротясь, застал его за этим занятием и посуровел лицом.
— Блажь! — проворчал, когда Олята подскакал к нему. — Не нужно это.
— Почему? — удивился отрок.
— Так не воют. Ты хоть раз видел сечу?
— Нет. Как батьков убили, и то не видел.
— Расскажу. Конные летят на врага с копьями, те засыпают их стрелами. Сшиблись, копья — долой, в тесноте с ними не развернуться, начинается сеча. Тут уж кто проворней… Пешие идут друг на друга тоже с копьями, тоже стреляют из луков и только в двадцати шагах начинают бросать сулицы. Потом — в копья! Не удержал врага на длине древка, копье бросай, доставай нож… Такая теснота начинается, что повернуться трудно! Еще сулицы добре бросать со стен, когда враг идет на приступ. А с коня… На охоте разве. Еще можно, когда врага бегущего гонишь, но это подлое дело! Какой из него враг, раз бежит? Мечом плашмя или древком копья ударил, оглушил и связал для полона… Беззащитного убивать — грех! Так что брось…
Тем же вечером, натирая в бане Некраса мочалом, Олята осторожно потрогал шрам на его груди.
— Это что?
— Говорил: учителя добрые были! — хмыкнул Некрас.
— Разве так учат?
— Бывает и так. Тебе спину пришлось выдубить, чтоб понимать стал, а меня учили железом.
— Это сулица?
— Нож…
— Убить хотели! — догадался Олята.
— Хотели, да не вышло! — криво усмехнулся Некрас. — Рубаха железная на мне была, да и нож в кость попал. Не дошел до сердца. Учил же тебя: в грудь не меть! Бей в мягкое… На человеке много мест, броней не закрытых, где жилы важные проходят. Достаточно легко чиркнуть — ножом или сулицей, и ничто не спасет. Я места те углем мазал, помни!
— Что стало с тем, кто ножом ударил? — спросил Олята.
— С ним не стало, с ним еще станется, — загадочно ответил сотник и принялся обливать себя из ковша…
8
Едва переступив порог дома Улыбы, Некрас понял: сегодня меда не будет. Стол, за которым, выпрямив спину, сидела Улыба, был пуст, губы хозяйки (пухлые, алые губы, созданные, чтоб их целовали) сурово поджаты. Руки сотника, привычно потянувшиеся к застежке пояса — снять вместе с саблей и бросить на лавку — замерли на полпути. Некрас остановился у порога и заложил руки за спину. Захочет хозяйка — позовет. Нет — уйти проще.
— Приходила твоя… — зло сказала Улыба. — Сказала: ты послал!
— Кто приходил? — не понял Некрас.
— Блядь! — вспыхнула Улыба. — Молодая, красивая, одежа на ней добрая… «Некрас, — говорит, — велел кормить!»
— Так это нищенка! — догадался сотник.
— Не похожа на нищенку! Я же кажу: молодая, красивая, одежа добрая…
— Купила, значит, одежу. Я денег дал.
— Ты, выходит, их одеваешь, а кормить я должна?
— Я заплачу. Она не сказала?
— Почему я должна их кормить — даже за твое серебро?! — взвизгнула Улыба. — Совсем сором потерял! Блудник!
— Послушай! — Некрас шагнул ближе. — Она вдова, мужа, как у тебя, засекли. Дом сгорел, дети малые…
— Ты пожалел?
— Должен пожалеть.
— Это почему?
— Потому как дом ее спалил. Из Городца она…
— Всех не пожалеешь… Мало ли у кого мужа убили, или дом спалили… Кто мне помог, как овдовела? Сама мед варила и торгу стояла!
— Тебе дом остался, доброе какое-никакое, примирительно сказал Некрас. — У нее — совсем ничего. А к тебе послал, потому как в Волчий Лог ее не пустят — там сторожа.
— Лжа! Не потому.
— Почему?
— Потому, как там еще одна!
— Кто?
— Служанка твоя!
— Оляна? — удивился Некрас. — Дите она.
— Совсем не дите! Видела… Кобель!
— О чем ты!
— Об этом! Серьгами новыми на торгу похвалилась, а люди зубы скалят: Некрас и другой купил! Сам в уши вдел! Было?
— Было! — усмехнулся сотник. — Вдевал. Олята сестре подарок выбирал, я помог. Об этом тебе не сказали?
— Откуда у слуги серебро на серьги?
— Я дал.
— За что?
— Услужил хорошо.
— Он услужил или сестра его? Глаза твои бесстыжие!.. — Улыба заплакала. — Весь торг надо мной смеется: «Плохо греешь сотника, раз за другими бегает!» Батюшка поначалу епитимью наложил, а теперь и вовсе к причастию не пускает, говорит: «Нечего тебе! В блуде живешь…» Думала, счастье нашла… Тут бьешься, чтоб ногату на прокорм заработать, а он серебро горстями кидает! Блудник! Язычник! Жеребец!..
Улыба еще что-то кричала обидное, но Некрас слушать не стал. Повернулся и вышел. В сенях он столкнулся со служанкой, Гойкой.
— Выгнала! — участливо спросила девица.
«Сам ушел!» — хотел сказать Некрас, но передумал и просто кивнул.
— Меня побила! — пожалилась Гойка. — С торга воротилась злая, а как та нищенка пришла, совсем разъярилась… Лютует! Тебе, боярин, служанка не надобна?
— Нет.
— Понадобится, зови! Я работящая, расторопная, все умею.
— Запомню! — пообещал Некрас. — Кобылу расседлала?
— Не! Знала, что выгонит.
— Веди!
Некрас был в седле, когда Гойка подбежала ближе:
— Про сотника Улыба тебе сказывала?
— Какого сотника?
— Нищенка, которая приходила, просила передать тебе: в Белгороде объявился сотник Великого, Жегало. Он в Городце заправлял до того, как город сожгли, нищенка его добре запомнила — много зла сделал. Этот Жегало под половца рядится, голову и бороду обрил, но нищенка узнала.
— Подслушала разговор? — усмехнулся Некрас.
