– Времена меняются, Яков Маркыч!
– Возможно…
Это произошло накануне нового 69-го. А в первых числах января, перед партсобранием, Ивлеву снова позвонил следователь и вежливо просил прийти опять на улицу Дзержинского. Пропуск заказан.
– Значит, подумали и поняли, что Солженицын – просто приманка для слабых? – спросил он. – Ну и правильно. Сами посудите – для чего вам портить себе биографию? Мы и не сомневались, что телеграмма – случайность. Но поскольку сделали ошибку, придется вам как коммунисту доказать, что вы ее осознали. Вы журналист, умеете писать, вам это нетрудно…
– А что я должен?
– Дело несложное, и вы сами убедитесь, что Солженицын – личность ничтожная, целиком продавшаяся за немецкие доллары…
– Марки, – уточнил Ивлев.
– Вот именно, – усмехнулся следователь. – Вы ведь пишете рассказы.
– Плохие… Сам их забраковал…
– Это не страшно. Возьмите рассказы и поезжайте в Рязань к Солженицыну.
– Я?!
– Чего вы испугались? Дорогу мы оплатим. Скажете, что пришли посоветоваться как начинающий писатель… Можете и поругать кое-что, если надо.
– И что?
– Ничего! Познакомитесь с надеждой русской литературы, как вы в телеграмме выразились. А вернетесь, позвоните мне.
Ивлев молчал, наклонив голову. Из-под бровей осторожно поглядывал на следователя. Он ждал чего угодно, только не этого. Он кивнул, чтобы не рассердить следователя, а сам судорожно думал о том, что сейчас отказаться нельзя.
– Согласны?
– Простите, я не понял. Для чего мне знакомиться с Солженицыным?
– Вы коммунист? Вот и считайте это партийным поручением… А мы вас в состав совещания молодых писателей включим.
– Видите ли, у меня есть недостаток. Я, бывает, рассказываю лишнее, не то, что надо.
– Это не страшно.
– Я проболтаюсь…
– Нельзя говорить, что мы просили поехать!
– Дело в том, что я невзначай… Знаете, я не могу взяться! Никак!
– Ладно! Значит, все ваши раскаяния – одна видимость. А партийное собрание еще не состоялось…
Капля пота стекла со лба на переносицу и потекла по щеке.
– Вы меня не так поняли, – сказал Вячеслав. – Я бы согласился, но испорчу дело.
– Ну, вот что. Подпишите бумагу, что за разглашение нашего разговора вам грозит наказание по статье 184 УК. Пока можете идти!…
Партийное собрание, как и обещал всемогущий Макарцев, объявило Ивлеву строгий выговор с занесением в учетную карточку и предупреждением, что при еще одном нарушении он будет исключен из партии. Что касается поручения, от которого он отказался, пока его не тревожили. Возможно, подобрали более достойную кандидатуру.
27. ЧЕГО ВЫ БОИТЕСЬ?
Надя стояла перед дверью с надписью «Спецкоры». За ручку она взялась не сразу. Снова взглянула на письма, которые держала в руке, перебрала их, поправила волосы и, решившись, отворила дверь. Ивлев, сидя за столом, что-то подсчитывал, переворачивая листки календаря. На Сироткину даже не взглянул.
– Вы заняты, Вячеслав Сергеич? – тихо спросила она. – Тогда я потом…
– Письма? – он не повернул головы. – Оставь…
Просто оставлять их Наде не хотелось, потому что после не будет повода снова зайти. И она будет опять считать дни. Сироткина переминалась с ноги на ногу. У него сейчас плохое настроение, уговаривала она себя, уйди. Все испортишь, не навязывайся… Я и не навязываюсь. Просто он сейчас такой одинокий и беспомощный, как никогда. Подойди к нему. Положи руку на голову. Или хотя бы скажи что-нибудь. Ну, найдись!
– У вас дел много? Может, помочь?
Она сама испугалась того, что сказала. Сейчас он засмеется, и тогда лучше никогда в жизни ему не попадаться.
– А как помочь?
Он перестал листать календарь и, заложив пальцем страницу, посмотрел на нее внимательно, приподняв брови, будто первый раз увидел. Она была слишком тоненькая. Но все же кое-что было, и теперь, когда он разглядел это кое-что, оно – Надя сразу поняла – его заинтересовало.
Надя спокойно ждала, пока он оглядит ее, и не боялась этого. Прическу она сегодня сделала в парикмахерской, из-за чего опоздала на работу. Ресницы тщательно покрасила в уборной французской
