тушью. Замшевая юбка ей шла, это все девчонки говорили. А из кофточки со стоячим воротником, круглым вырезом на груди и дырочками вокруг выреза шея ее, тонкая и длинная, видна была вся, и любознательный зритель мог усмотреть даже больше, чем положено для первого раза. Он хмыкнул, и она поняла, что понравилась. Наконец-то!
– Не смотрите на меня так! – надув губы, сказала она, чтобы по его ответу убедиться в своей победе.
Она кокетничала изо всех сил.
– Нельзя?
– Нельзя! – вынесла приговор она и теперь могла себе позволить покривляться и сменить тему. – Что это вы считаете?
– Возраст.
– И что выходит?
– Выходит, мне остается еще пять лет на то, чтобы поумнеть.
– А вам сколько?
– Тридцать три.
– Как Иисусу Христу! Всего-то! Вы старше меня только на девять лет. А я думала…
– Что?
– Вы выглядите старше.
– Десять лет в школе и пять в институте забивают голову, чтобы отучить думать. А чтобы забыть все, нужно еще пятнадцать. Мне осталось пять.
– Зачем вам еще умнеть? Будет только трудней.
– А легче – скучно.
– Завидую! Я кончу журфак, мне поумнеть не удастся: во мне ничего нет.
Она посмотрела на него и вдруг, не осознавая до конца что говорит, тихо произнесла:
– Я уйду, если я вам не нужна.
– Ну почему же?
Надежда покраснела и повернулась к нему спиной, чтобы хоть как-то спастись. Голос стал ватным, непокорным.
– Хотите, книжки вам буду приносить? Не наши… У отца хорошая библиотека. Могу кормить или стирать…
– Для этого у меня есть жена.
«Не заметно», – подумала она, но не сказала. Надя не хотела обидеть его жену.
– Ей ведь некогда, у нее ребенок. Вашему сыну сколько?
– Шесть.
– Жаль! Долго ждать, а то бы вышла за него замуж. Прогоните меня, я идиотка!
– Ну что ты!…
Она все еще стояла к нему спиной. Он поднялся из-за стола и, чтобы успокоить ее, положил руки ей на плечи, и, ощутив под тонкой кофточкой горячую кожу, повел руки вверх, к шее. Ивлев почувствовал, как у него под пальцами пробежал комок, – она глотнула и резко повернулась, уткнувшись носом ему в плечо.
– А дверь! Дверь, сумасшедшая девка! – проговорил он, целуя ее в шею, в ухо, в щеку.
– Заприте! – она развела его руки и стояла, закрыв глаза, не шевелясь, только улыбалась рассеянной, нагловатой улыбкой.
Повернув ключ в скважине, он потряс головой, чтобы прийти в себя. Зачем это ему? Для чего добровольно нарываться на сплетни? Она прилипнет, не отвяжешься, будет ходить хвостом. С таким простодушием, как у нее, с ней просто страшно. Нет! Только сделаю это без хамства, чтобы не обидеть.
– Надя, – выговорил он твердо.
Она сделала вперед три неуверенных шага, будто сошла с карусели, и положила ладони ему на уши.
– Вы кричите, как в лесу. Я вот…
Ее дыхание согрело ему шею.
– На кой я тебе? Вон Какабадзе – холостой, красавец, двадцать восемь, дети будут – загляденье! А я без пяти минут лысый!
– Не кокетничайте, – строго сказала Надежда Васильевна. – Мне с вами можно, чтобы завлечь, а вам со мной – нет. Чего вы боитесь? Я вас совершенно не люблю. Я быстро схожусь, но мне становится скучно. Мне ваша любовь не нужна. Только вы сами. И ненадолго. Я вам тоже нужна, я чувствую, нужна!
– Ты поэтому дрожишь? Что же делать?
Сироткина пожала плечами. Но теперь все его предыдущие соображения перепутались, слились, отпали, как не заслуживающие внимания. Вячеслав притянул ее к себе за локти резким движением, будто, опоздай он на секунду, она упала бы, потеряв равновесие. И она упала на него, подчинившись его рукам,
