став мягкой, податливой, бескостной. Она изогнулась, из последних усилий стараясь не потерять губами его губ, будто без них она задохнется. Он отодвигал ее, ища ее грудь, а она не понимала и прижималась к нему, мешая ему и пугаясь, что он отрывает ее от себя.
– Вы меня целуете, будто я голая, – когда губы наконец оторвались, прошептала она.
– Хочешь быть голой?
– Хочу, – она засмеялась. – Девчонки все уши прожужжали. И вот…
– Что – вот?
– Жду, что вы будете делать.
– То же, что все.
– А что делают все?
– Послушай! На роль просветителя я не гожусь.
– Годитесь! Вы на все роли годитесь!
– Ты чокнутая!
– Ага. А вы? Вы разденетесь?
Одежды на ней осталось не больше трети, когда в дверь постучали.
– Ивлев! Вы здесь? – послышался голос Раппопорта. – Впустите-ка меня…
Надя прижала ладони к пылающим щекам. Вячеслав стал застегивать пряжку, она звякнула. Яков Маркович постучал еще раз, кашлянул и угрюмо произнес:
– Освободитесь – зайдите…
Надя присела на корточки позади стола, чтобы Слава не видел ее, полуодетую, и поспешно натягивала колготки. Более неудобное положение для этого дела представить себе было трудно.
– Я не смотрю, не мучайся…
Он отвернулся, стоял, ждал. Зазвонил телефон, нагнетая нервозность, заставляя думать и поступать быстрее. Ивлев снял трубку.
– Славик, почему не открыли? Вы нужны!
– Сейчас зайду…
Он отпер дверь и выглянул. Надя проскользнула мимо, незаметно проведя пальцем по его щеке, на которой за день успела отрасти щетина. Остался едва уловимый запах очень хорошего мыла, который вдруг стал Ивлеву необходим.
28. НЕТЛЕНКА
– Что у вас происходило, Славик?
– Я работал…
– Так я и подумал…
– Что-нибудь случилось?
– Ничего значительного. Дома у вас все в порядке?
– Конечно! Почему вы спрашиваете?
– Да так… Может, прогуляемся? А то голова трещит.
Через три минуты они, одетые, вышли на бульвар напротив редакции. Тут можно было поговорить с меньшей степенью опасности. Солнце по-весеннему слепило глаза, и оба жмурились, как коты, вылезшие из чулана.
– Вам, Слава, нравится Ягубов? – с ходу спросил Раппопорт, выходя на сухую дорожку.
– Ответить однозначно? – спросил Ивлев, беря его под руку, чтобы обвести вокруг лужи. – Поживем – увидим… А что?
– Я уже давно завел две амбарные книги и вписываю в них людей. В одну – хороших, в другую – сволочей. Куда мне вписать Ягубова?
– А куда вы записали меня?
– В хороших. Но это не значит, что навсегда.
– А вы сами, Яков Маркыч? В какую книгу вы внесли себя?
– Я записан первым в обеих книгах. Думаю, это не будет нескромно, а?
– Ну что вы, учитель! Вы же знаете, как я к вам отношусь! Хотя и допускаю, что у вас могут быть грехи, за которые вы себя казните.
– Грехи есть у всех, Ивлев, – развивать тему Раппопорт не стал. – Я вписываю не за наличие или отсутствие грехов, а за жизненную позицию. Личность – человек или-таки слизь.
– Вы – в любом случае личность!
– Разумеется, Славик! Если бы в природе было разлито чуть больше разумности, я был бы редактором этой газеты, а Макарцев и Ягубов – у меня на побегушках.
– Это карьера! А вы – просто человек. И уж после – журналист! Ваше слово читают миллионы!
