одиночества, уже поздно вечером он встретил Юрто и позволил себя увести в подозрительный ресторанчик, где к услугам скучающих офицеров были молоденькие горничные и прачки. Юрто пришел туда на свидание со своей дамой в шляпке с фиалками. Мальвинье, еще утром засунувший молитвенник в карман, неуклюже отплясывал, а потом отправился тратить деньги в комнаты наверху. И потратил ровно треть суммы, отложенной на заказанную накануне будущую парадную форму.
В десять часов в комнату 290, чтобы произвести перекличку, вошел старший бригады Бруар де Шампемон, в каске и темных очках в металлической оправе. Он пребывал в дурном расположении духа, поскольку на эту неделю был назначен дежурным и, пока все развлекались, оставался в Школе. Кроме того, он получил четверо суток ареста за сущую безделицу и теперь боялся, что может лишиться увольнительной.
Он обвел глазами комнату. Стефаник в очередной раз впал в меланхолию и даже не притронулся к аккордеону. Гийаде жаловался на мигрень после переполненного и душного кинозала. Юрто, в сильном подпитии, растянулся поперек койки со спущенными лиловыми подтяжками.
— Старший по комнате, доложите, все ли на месте! — приказал Бруар командным голосом.
— Да, все на месте, — машинально ответил Мальвинье, терзаемый тошнотой и угрызениями совести.
— А Дерош? Где Дерош?
Все застыли на местах.
— Ах да, — сказал Мальвинье и стал шарить вокруг себя, словно что-то ища. — А где Бобби? Да наверняка где-нибудь здесь.
Юрто вынырнул из небытия и произнес, еле ворочая языком:
— Бобби… уехал… на автомобиле.
— Ну да, уехал, но потом вернулся, — поспешил выправить ситуацию Лервье-Марэ. — Только что был здесь. Наверное, он в умывальной. А может, пошел проведать кого-нибудь из друзей.
— Зря стараетесь. Вашего Бобби уже раскусили, — заявил Бруар. — Если его задержат в караулке, я схлопочу еще четверо суток ареста. Записываю его в отсутствующие, и пусть сам выкручивается.
В перепалку вступил Ламбрей, искавший, на кого бы излить досаду за проигрыш:
— Бруар, если ты доложишь, что Дероша не было, тебе набьют морду!
— Ясное дело, набьют, — согласился Сирил Стефаник.
— А ты, чужак, не лезь не в свое дело! — заорал Бруар.
— А ну повтори, что ты сказал! Повтори или убирайся! — взорвался Сирил.
— Конечно, семеро на одного… — зло процедил Бруар.
— Вот-вот, иди в свою комнату. С тобой и так все понятно, — ответил Шарль-Арман.
Тут вмешался Монсиньяк.
— Да будет вам! Вы все дураки, — сказал бенедиктинец. — Бруар, ты же прекрасно знаешь, что Дерош ухитрится выпутаться и избежать неприятностей. Услуга за услугу: когда наша комната будет дежурить…
Атмосфера разрядилась, кулаки разжались.
— Ладно, — согласился Бруар, — но предупреждаю: если станут сажать на гауптвахту, он тоже сядет.
После этого случая между комнатами Мальвинье и Бруара возникла скрытая вражда.
В ту ночь Шарлю-Арману не спалось: стоило ему хоть чуть-чуть задремать, как перед глазами возникал и рушился брелан [8] валетов.
Бобби бесшумно появился около полуночи. В открытые окна лился слабый ночной свет.
— Бобби! — тихонько позвал Шарль-Арман. Бобби уселся на койку.
— Чем это ты занимался до глубокой ночи? — поинтересовался Шарль-Арман, зажигая сигарету.
Огонек спички высветил пятна крови на пилотке Бобби.
— Авария, — ответил Бобби. — Нет, кровь не моя, кровь Элен. Это я во всем виноват. Мы ехали очень быстро, а я, как последний идиот, решил порезвиться и прокатиться по куче гравия. Ну и дальше машина уже резвилась сама по себе и впилилась в дерево.
— Твоя подруга ранена?
— Да. Врезалась в ветровое стекло. Ее отвезли в больницу в Бургей. Лицо…
— Может, обойдется?
— Не знаю.
— Дело дрянь, — посочувствовал Шарль-Арман. — А ты?
— Я в порядке. Ребра побаливают и трудно дышать. А как там на перекличке?
— Тебе ничего не будет, все уладилось. Ложись спать. Завтра полевые занятия.
— Живей-живей! — приговаривал Бруар на следующее утро без четверти семь, выстраивая бригаду возле крыла Байяр. — Гийаде нет на месте, Дероша нет на месте. Вечно одни и те же!
Тут появился запыхавшийся Гийаде, за ним — Дерош, на ходу помогая ему прицепить патронташ.
— А вам обоим что, особое приглашение требуется? — закричал Бруар.
— Вам было сказано расставить людей по росту, — не выдержал унтер-офицер Ленуар, который, заложив руки за спину, наблюдал за построением бригады.
— По росту, сказано вам! — повторил Бруар. — Высокие — вперед, живо!
Ряды рассыпались и с шумом перестроились. Сзади, среди самых низкорослых, завязалась перепалка: Контрежа хотел стоять перед Лервье-Марэ.
Бригада вышла из ворот Брак и двинулась вдоль ограды Школы.
В первом ряду шагали Стефаник, Мальвинье и Коллеве, Дерош и Ламбрей шли бок о бок в третьем. Бруар держался чуть позади слева и задавал ритм.
— Ракло, в ногу!
Маленький, тщедушный Ракло, досадуя на свой большой нос и неудобную каску, вприпрыжку трусил сзади, а ремешок каски болтался у него под подбородком. Он был один в ряду, и это место у него никто не оспаривал.
— Ракло, в ногу!
Когда бригада проходила мимо памятника погибшим кавалеристам, который располагался напротив двора почета со стороны Шардонне, Бруар скомандовал:
— Равнение нале-во!
Вся бригада резким движением повернула головы и подбородки к монументу, который отличался редкостным уродством: два огромных кентавра обоего пола, с крупами першеронов и с заплетенными в галльские косички волосами, рыдая, склонялись к пустой колыбели.
Вот уже пятнадцать лет каждая входящая и выходящая бригада, то есть восемь раз на дню, салютовала этой скульптуре, которая никак не располагала к благоговению, разве что к веселому смеху.
Но, странное дело, именно здесь, держа равнение налево, все забывали о тяжелой амуниции и жестких ботинках, переставали вспоминать о личном или замечать потешную прядку на шее соседа. Может, конечно, есть на свете нечто, способное исторгнуть слезы и заставить мускулы напрячься: движения души, воздействующие на разум. А может, это необходимость маршировать с повернутой налево головой, что само по себе противно человеческой природе и причиняет массу неудобств. И тогда лучшие вспоминают о кавалеристах, погибших в Первую мировую, а все остальные идут, молча устремив взгляд перед собой, что само по себе, особенно в армии, уже считается формой почтения.
Бригада обогнула конный манеж и остановилась на плацу возле конюшен. Некоторые части уже прибыли, некоторые только еще прибывали.
Один за другим отъезжали большие грузовики, отвозившие каждую бригаду на место полевых занятий.
Вскоре появился лейтенант Сен-Тьерри. Он шел в компании других лейтенантов, явно прямиком из столовой. Увидев, что курсанты на них смотрят, лейтенанты сразу напустили на себя серьезный вид.
Каждая бригада предъявила инструкторам оружие, и все начали рассаживаться по машинам.
