– Говорите же, говорите!.. – воскликнула она чуть ли не с восторгом.
И вдруг она поняла, в чем дело. Пламя, загоревшееся было в ее тусклых зрачках, мгновенно погасло. Жан-Ноэль почувствовал, как костлявые пальцы герцогини ослабили хватку и затем выпустили его руку.
И тогда он в двадцатый раз за последние дни стал рассказывать свою историю, а вернее, в двадцатый раз стал лгать на новый лад. Старая герцогиня из вежливости слушала, скорее, делала вид, будто слушает. Она была глубоко разочарована. «А на что я, собственно, надеялась? – говорила она себе. – Что он пожаловал ради меня самой? Ради удовольствия полюбоваться мной?»
Поймав ее отсутствующий, пустой взгляд, Жан-Ноэль почувствовал, что говорит с ней не так, как надо. Симону или герцогу де Валлеруа, а не ей следовало лгать о блестящих перспективах и ожидаемых прибылях, о временных финансовых затруднениях в делах. А герцогине де Сальвимонте лучше было прямо сказать, что он подписал чеки без покрытия, ее это, пожалуй, позабавило бы… На минуту ему показалось, что, может быть, лучше всего убить эту старуху, стукнув ее головой о мраморную крышку столика, а потом убежать, сорвав с ее пальцев два бриллиантовых кольца, ослепительно сверкавших, когда она закуривала сигарету, и прихватив заодно другие драгоценности…
– Итак, дорогой, сколько же вам нужно денег? – спросила она с некоторым нетерпением и выпустила колечко дыма.
– Двести пятьдесят тысяч франков, – ответил Жан-Ноэль.
– О-го-го! Двести пятьдесят тысяч франков? Сумма немалая!.. Думается, незачем говорить, что я очень хотела бы оказать вам услугу. Но сейчас у меня нет таких денег. Вы даже не представляете себе – все эти расходы, связанные с получением наследства, ремонт доставшихся мне дворцов! Я веду самый скромный образ жизни. Когда я говорю так, люди смеются, но ведь это сущая правда, дорогой…
На лице Жан-Ноэля появилось выражение такого глубокого отчаяния, что она ощутила волнение, – не потому, однако, что он страдал, а потому, что отчаяние делало его еще красивее, придавало ему выражение беспомощности, а это еще больше подстегивало ее желание.
– Разве только, – прибавила она, делая вид, будто размышляет, – разве только я попрошу своего римского банкира перевести мне сюда нужную сумму…
Она увидела, как щеки юноши снова порозовели, он выпрямился, а в глазах его появился живой блеск.
И герцогиня опять захотела увидеть то выражение отчаяния, которое так взволновало ее минуту назад.
– Впрочем, нет, – сказала она, покачав головой. – Боюсь, что даже мой итальянский банк не сможет… Я крайне огорчена.
Жан-Ноэль побледнел; несколько капелек пота выступили над его светлыми бровями, и он поднес руки к вискам.
Горячая волна сладострастия пробежала по телу герцогини де Сальвимонте. Ей захотелось сохранить, продлить это ощущение… «В сущности, мои деньги – это я сама. Я могу получить за них все, что угодно…» Она видела, что Жан-Ноэль целиком в ее власти; она могла играть судьбой этого красивого юноши, играть на его нервах, заставлять его то бледнеть, то краснеть. И она уже предвидела иные игры…
– Скажите, это в самом деле так серьезно? – спросила она.
– Лидия, поверьте, – ответил он, стиснув руки, – если я не достану этой суммы, то покончу с собой.
– Полно, полно, дорогой! Кто же кончает самоубийством из-за денежных неприятностей. Так думают только в двадцать лет… Послушайте, мое сокровище, мне предстоит очень много хлопот, но не могу же я не прийти вам на помощь! Мы вместе поедем в банк…
Жан-Ноэль стал предлагать ей различные гарантии, закладную на замок Моглев. Она только отмахнулась… «Господи, до чего мне наскучили его финансовые дела», – подумала она, а потом сказала:
– Вы мне просто напишите расписку, уж не знаю, как это делается… Просто для меня, чтобы я не забыла, ведь я такая рассеянная.
Жан-Ноэль вскочил с места, сильно сжал ее плечи и в порыве искренней благодарности воскликнул:
– Дорогая Лидия, вы даже не знаете, как я вам признателен!
– Но, мой дорогой, – кокетливо ответила старая маска, – я надеюсь, вы мне это докажете.
И она игриво провела по его рукам своими бриллиантовыми кольцами.
Жан-Ноэль взглянул на часы. Было три пополудни.
– Можем ли мы тотчас же поехать в ваш банк? – заискивающим тоном спросил он.
– Разумеется, – ответила она без всякого восторга.
Потом поднялась, подошла к туалетному столику, трижды обернула вокруг жилистой шеи, походившей на клубок высохших змей, длинное ожерелье из жемчужин величиной с орех. На голову она водрузила черную шляпку из блестящей соломки, резинка от шляпы приподняла на затылке ее крашеные, с красноватым оттенком волосы, обнажив их седые корни.
«Зачем только я еду в банк вместе с ним? – подумала она. – Почему просто не выдать ему чек со словами: “А теперь – предадимся любви, и немедленно”. Почему я хочу, чтобы он сам догадался? Нелепая застенчивость, которая всю жизнь так мне мешала… Нет, нет, я не хочу уподобляться отвратительным старухам, покупающим себе мальчиков. К тому же двести пятьдесят тысяч франков – слишком дорогая цена».
– Только, знаете, – проговорила она, – я могу вам занять деньги лишь на три дня.
– Конечно, конечно, – поспешил заверить ее Жан-Ноэль. – Через три дня, обещаю вам…
В лифте она сказала:
– Завтра в помещении Оперы дает концерт оркестр Берлинской филармонии. Хотите пойти со мной?
– С радостью, – ответил Жан-Ноэль.
Они вышли из отеля «Риц» и уселись в такси, которое вызвал посыльный.
Внезапно герцогиня воскликнула:
– Ах, я совсем забыла! В четыре часа дня у меня свидание с астрологом, с магом. Мне рекомендовала его одна приятельница. Говорят, он необыкновенный предсказатель. Поедемте со мной. Мы узнаем у него ваше будущее, узнаем, как закончатся ваши дела.
– Но ведь банк закроется, – попробовал было возразить Жан-Ноэль.
– Ну и что ж? Какое это имеет значение, дорогой? Завтра утром вы снова придете ко мне, и мы отправимся в банк.
Она разыскала в сумочке нужный адрес и назвала его шоферу.
8
Квартира на улице Верней, где Симон не был уже пятнадцать лет, совсем не изменилась. Только обои на стенах постарели на пятнадцать лет, да на столько же лет постарела и обивка кресел. Постарел, казалось, даже свет, проникавший в комнату сквозь низкие окна.
Ивонна Лашом – по-прежнему бесцветная, вялая, но немного располневшая, с поседевшими волосами и пожелтевшим лицом – приближалась к своему пятидесятилетию. Обручальное кольцо слегка впивалось в ее палец.
– Помнишь? – спросила она Симона. – У нас не хватило денег на два кольца. И тогда ты решил купить кольцо только для меня. Из нас двоих, кажется, лишь я одна и чувствовала себя связанной брачными узами.
В ее голосе слышалась снисходительная ирония, за каждым словом таился упрек. Но взгляд – невозмутимый, внимательный – не выражал ни удивления, ни гнева, ни нежности, ни прощения. Казалось, в нем можно было только прочесть: «Я бы могла жаловаться, требовать, надоедать тебе. Но посмотри, как хорошо я себя держу. Хоть я ни на минуту не перестаю думать об этом, я неизменно храню молчание. Чего еще ты от меня хочешь?»
В комнате, служившей одновременно и столовой и гостиной, на столе лежало шитье – когда Симон вошел, Ивонна работала; ему почудилось, что перед нею та же самая шелковая комбинация, над которой она трудилась пятнадцать лет назад, когда он ушел из дома.
– Да, у меня небольшая бельевая лавка. Мы открыли дело совместно с моей приятельницей. Кое-как
