никогда не носил. Отвратительные создания пляшут и поют популярные детские песенки о «единстве душ», типично для Диснея. Мир — непростое место, но в Америке все проблемы могут быть сведены к пластику и воску, сделаны простыми, безопасными, симпатичными и, как Христос в Восковом музее, удивительно АМЕРИКАНСКИМИ. Уединенное место, где кто еще верит. Во что-то…
Калифорния вся на поверхности, ничего внутри. Без грязи и дождей Лондона или Нью-Йорка здешние обитатели живут под глубоко укоренившимся, страшным наказанием: счастливая жизнь под солнцем. Все время под их ногами в сандалиях и за их черепом звучит шепот Сан-Андреаса. Наверху блестящая металлическая змея преломляет свет и расплывается на жаре. Без движения.
Волдыри. Бесцельность висит в воздухе. Социальная незащищенность прорывается как нарывы. Калифорния теперь утратила общественное самооправдание, культурную историю и какое бы то ни было чувство духовной удовлетворенности. Калифорния просто существует. И не на что жаловаться, когда у тебя во дворе за домом растут пальмы. На самом деле поведение калифорнийцев провоцируется климатом, в котором более разумно ходить и на работу и в свободное время в джинсах, шортах, майках. Одежда влияет на поведение. Если идешь по улице в бермудах или драных джинсах, невозможно воспринимать себя так же серьезно, как если бы ты был в сером фланелевом костюме или грязной спецовке, сражаясь с брызгами из- под колес машин и дождем. Поэтому террористы и священники — европейский феномен, в Калифорнии у тебя есть кокаин, культы и реклама. Люди интересуются тем-сем-«этизмами» и «тотизмами» и всем, что нароют в поисках смысла. В Калифорнии почти что-то происходит. О, да.
Телереклама здесь, на Западном побережье — ужасный местечковый вшивый киношный карри-хаус, пародирующий «добрососедские отношения». За исключением нескольких роликов, сделанных для крупных компаний, таких как «Кока-кола», искусство телерекламы здесь удивительно примитивно и, как правило, в роликах фигурируют противные детишки или старики, орущие об отрубях, помогающих опорожнить кишечник, или матери, заявляющие своим дочерям-подросткам, что от них плохо пахнет, и поэтому нужно мыть вагину каким-то непонятным продуктом от «Джонсон и Джонсон».
Из-за большого рекламного бюджета здесь, как и в Британии, наблюдается склонность к раболепству перед Новым Человеком. Эти люди, очевидно, то, во что вырастают диснеевские танцоры, если вовремя не отбраковываются. Реклама переполнена образами дружелюбных настоящих крепких парней, потеющих в спортивных залах, улыбающихся друг другу, забирающих своих ужасных детей из школы, мчащихся в своих безвредных для озонового слоя автомобилях, облачающихся в дорогие смокинги и обнимающих своего старого итальянского папочку. Это, видимо, то, что «лучше для мужчины нет».
С конца 60-х пресса ориентированна преимущественно на женщин. В результате выросло поколение мужчин, у которых имеются проблемы с идентификацией. 90-е стали десятилетием практически полностью посвященным Мужчинам, стремящихся создать новую личность и новую общественную роль. Большие мальчики кричат в свою «Аква либра», пытаясь разобраться со всем этим.
Звучит ужасно.
«Американцы — забавный народ. Сперва ты их шокируешь, а потом они выставляют тебя в музее».
А сейчас снова о Христе и обещанный рассказ о том, что происходит в туалете. Я листаю газеты и вижу, что еще один мертвый художник и еще один образ Христа попали в выпуски для новостей. Посмертная выставка Роберта Мэпплторпа — «Прекрасный миг» — умершего в Лондоне от заболевания, возникшего в связи со СПИДом, отменена галереей «Коркоран» в Вашингтоне из-за страха перед официальным неодобрением властей и возможного сокращения финансирования. Ряд нью-йоркских художников решил бойкотировать последующие выставки галереи, и директор «Коркоран» подал в отставку. Выставку Мэпплторпа перевели в более скромную галерею вашингтонской Культурной программы и, как и следовало ожидать, выставка привлекла в сорок раз больше посетителей, чем все предыдущие мероприятия, проводившиеся в галерее.
Выставка современника Мэпплторпа, на которой был выставлен ныне печально известный «Описанный Христос», где мы снова встречаемся с нашим старым другом, на этот раз плавающим в моче, прошла раньше. В стране, где обсуждается принятие закона о запрете на «осквернение» национального флага (что тогда произойдет с Джаспером Джонсом или Лори Андерсон), это произведение, как и следовало ожидать, вызвало ярость.
Сенатор Джесси Хелмс — больше похожий на нацистского преступника — спешно предложил законопроект, который запрещает федеральное финансирование выставок «непристойного и неприличного искусства». «Национальные ассигнования на культуру» стало мишенью благочестивого негодования аморального меньшинства по Всеобщему американскому праву, которое воспользовалось Удобным Моментом, чтобы нанести ответный удар по либерализму. Они разочаровались в президенте Буше из-за того, что он не поддерживает американскую борьбу против всего чуждого и грязного. Они лишились объединяющей силы Холодной войны, уничтоженной Горбачевым, и для того, чтобы сплотиться, им нужен праведный гнев, направленный против цели, которую Средняя Америка расценивает как угрозу. Мэпплторп и Серрано — легкая добыча. «Национальные ассигнования на культуру» трусливо вняли к протестам сенатора Хелмса, и, когда президент Буш сказал, что был «глубоко оскорблен той грязью, на которую тратятся деньги из федерального бюджета», председатель НАК пообещал, что «в будущем непристойность не будет финансироваться за счет денег налогоплательщиков». Якобы либеральный Институт Искусств возражал, вопя о Первой поправке, и гнездо шершней, которое сотрясается искусством чуть ли не каждый год, зажужжало в своей обычной манере, как это было примерно год назад, когда в лондонской галерее «Молодые Неизвестные» были выставлены сережки, сделанные Риком Гибсоном из засушенных зародышей. Но сколько лет прошло с того времени, когда Дали и Бунюэль протащили Крест через изъеденные муравьями останки в «Андалузском псе»? Аргументация нетерпимых христианских цензоров напоминает фразу Ницше: «Я люблю все то, что чисто, и не хочу видеть оскаленные морды и жажду грязных людей. Они глядят в колодец. Их отвратительные улыбки сияют в нем. Они отравили святую воду своей похотью, а когда они назвали свою грязную мечту удовольствием, то они отравили и язык». Возможно, Серрано стремился раскрыть нетерпимость правого крыла христианского общества, но меня удивляет, нужны ли подобные доказательства, как будто подобная акция может разоблачить что-то до сих пор неизвестное?
В такие моменты приходится задуматься, что же происходит. Живописные бассейны и голые задницы Хокни заставляют задуматься, это довольно интересные, занятные маленькие сдвиги. Таков и бассейн с мочой Серрано, но это еще и политическое заявление. Умышленно напрашивающееся на повышенное внимание и дающее выход узколобому критиканству, которое считается «дебатами». Таково место образа Христа в западном искусстве, и право Серрано окунуть этот образ в мочу, если он того желает. В самом деле, этот образ, возможно, поможет некоторым людям посмотреть на Христа под другим углом, более по- человечески, не боясь ошибиться. Или если наведет их на мысль, что образ Христа, который предположительно принадлежит всем нам, монополизирован меньшинством и используется как символ подавления, как я уже говорил ранее. Но в самом ли деле это лучшее, самое заметное, самое провокационное произведение искусства, созданное в Америке за последнее десятилетие? Разумеется, нет. Но оно самое нашумевшее.
Так что ж? Иногда у меня возникает ощущение, что многие Художники хотят лишь того, чтобы их воспринимали так же серьезно, как Ученых, стремятся лишь к шокирующей революционной славе Дарвина, но при этом не предлагают никаких серьезных идей. В этом — присвоении искусству роли общественного двойника науки или медицины — они, по иронии судьбы, продолжают традиции, заложенные Леонардо. Но искусству, которое невозможно измерить никакими конечными методами, зачастую не хватает изобретательности и влиятельности, не является двойником Науки. Делая вид, что оно является таковым, определенный тип художников скорее ищут оправдание того, что многие считают утомительными привилегиями — деньги (гранты) на их псевдо-«исследования» и общественный статус, доставляющий удовольствие людям, соответствующим запросам общества и способным бросить вызов принятым моделям мира. Денежное, могущественное артистическое общество старается избегать роли Ворчливого Развлекателя, оно узурпировало большую часть влияния, ранее принадлежавшего церкви, и теперь
