На допросе Серго, упаси бог, не спорил, держался благовоспитанно.
— Я очень прошу, позвольте мне, сыну и внуку имеретинских дворян Орджоникидзе, вам помочь. Я сразу опознаю того бесчестного человека, который попросил меня присмотреть за его багажом, покуда он закончит свое дело с кондуктором соседнего вагона. Вы только потрудитесь, найдите его. Пожалуйста!
Серго отправили в следственную тюрьму. Губернское жандармское управление стало наводить справки. Коллеги из Кутаиса сообщили: «предосудительных и вообще агентурных сведений о дворянине Григории Константинове Орджоникидзе в наличии не имеется»!
Инспектор фельдшерской школы Гедеванишвили также засвидетельствовал:
«Учащийся Орджоникидзе поведения отличного. Почтителен, старателен и к наукам способен».
Дело доложили прокурору Тифлисской судебной палаты. Он выразил неудовольствие, обвинительный материал жидок, на суде можно провалиться. Написал: «Полагаю освободить, как несовершеннолетнего».
Серго выпустили. Камо после десяти месяцев предварительного заключения бежал. Во время прогулки молниеносно перескочил через стену, никто и не заметил. На ближайшем углу ждал фаэтон. «Извозчик» отлично знал, куда везти господина,
Камо вернулся в Тифлис. Сразу спросил:
— Серго здесь?
Время было горячее. Последние недели 1904 года. Обстановка на Кавказе день ото дня накалялась. После небывало долгой стачки бакинские рабочие вынудили нефтепромышленников подписать первый во всей Российской империи коллективный договор. В отместку охранка спровоцировала в Баку, Елизаветполе и нескольких других городах дикую армяно-татарскую[10] резню. Такой же кровавый и бессмысленный погром готовился в Тифлисе. Город наводнили провокаторы и черносотенцы.
До предела обострилась борьба и в самом революционном подполье. Меньшевики, захватившие руководство Тифлисским городским комитетом, сразу запретили подготовку к вооруженному восстанию, как ненужную и вредную затею. Объявили, что они против созыва III съезда партии и выходят из Кавказского союза РСДРП.
Сторонники Ленина создали новый комитет. Двенадцатого февраля 1905 года руководители комитета встретились с Камо и Серго.
— Надо немедленно отпечатать обращение ко всем гражданам Тифлиса. Несколько тысяч экземпляров. Постарайтесь побольше успеть до утра.
Серго взял листок с рукописным текстом, с удовольствием прочел: «Теперь эти жалкие рабы жалкого царя стараются поднять и у нас, в Тифлисе, братоубийственную войну! Они требуют вашей крови, они хотят разделить вас и властвовать над вами.
Вы — армяне, татары, грузины, русские! Протяните друг другу руки, смыкайтесь теснее и на попытки разделить вас единодушно отвечайте: „Долой царское правительство! Да здравствует братство народов!“
Протяните друг другу руки и, объединившись, сплачивайтесь вокруг пролетариата, действительного могильщика царского правительства — этого единственного виновника бакинских убийств».
Остаток дня и ночь пролетели незаметно. Забрезжил рассвет. Пора было выбираться из подпольной типографии. Поработали хорошо, хотя и устали. С этим считаться не приходилось. Серго и Камо принялись укладывать прокламации в припасенные корзинки кинто. Внизу — листовки, сверху — зелень, яйца, лаваш, прочая снедь.
Около полудня Серго с друзьями из фельдшерской школы затесались в многотысячную толпу армян, татар, персов, грузин, русских, запрудивших двор кафедрального Ванкского собора. Это было единственное место, где полиция не смела разгонять тифлисцев, потрясенных, разгневанных национальной резней, спровоцированной властями в городах Бакинской губернии. Юноши быстро роздали одну, вторую, третью тысячу прокламаций. Камо притащил еще несколько увесистых пачек. Их также нетерпеливо расхватали. В первые минуты люди по привычке оглядывались, косились на соседей, потом листовки стали читать открыто, группами, вслух. Прежде чем разойтись по домам, приняли клятву сообща «бороться с дьяволом, сеющим рознь между нами».
Впереди вторая бессонная ночь. Комитет снова поручил двум друзьям напечатать прокламации и распространить их у собора. Там толпа побольше вчерашней. Запружены прилегающие улицы и переулки. Все возбуждены, шумно перекликаются, чего-то ждут. У многих в руках прокламации большевиков, отпечатанные на четырех языках. Двенадцатитысячного тираж оказывается непомерно малым.
Как и накануне, выступают представители высшего духовенства армян и татар, либералы разных национальностей. Их слушают без интереса. Сегодня уже не они задают тон. Святым отцам боязно. Людская река слишком полноводна и яростна. Вот-вот она вырвется из берегов. Уже кто-то подает добрый совет:
— Пойдем к Сионскому грузинскому собору, к главной мечети, на персидское кладбище и всюду поклянемся любить друг друга.
Десять или двенадцать тысяч грозно подхватывают:
— Пошли! По Дворцовой и Головинскому проспекту![11]
Все строятся в ряды. Толпы больше нет.
Это неожиданно и для большевиков. Тифлисский комитет к демонстрации не готовился Времени на раздумье нет. Камо отыскивает Серго, торопливо бросает:
— Надо устроить настоящую социалистическую демонстрацию.
Серго готов. Он зовет:
— Бежим в караван-сарай. В мануфактурных рядах у меня есть знакомый приказчик. Наш имеретин. Он даст красной матерки.
— Вай, молодец, — одобряет Камо. — Демонстрация без красного знамени — что джигит без коня!
Земляк без лишних расспросов отрезал, подал Серго три аршина кумача. Нашлась и палка взамен древка. Что еще? Серго торопливо большими буквами пишет мелом на кумаче: «Долой самодержавие! Да здравствует социалистическая революция!»
Теперь знамя вполне готово. Камо прячет его под широкую полу пальто, и оба друга бегут догонять демонстрантов. Те как раз огибают Эриванскую площадь, приближаются к дворцу наместника. Самое подходящее место поднять красный флаг и сказать речь.
— Я старше, — неожиданно и очень твердо напоминает Камо, — и ты слушай меня, Серго. Сразу двоим рисковать не нужно. Меня схватят, продолжишь ты!
Серго покорно кивает головой. Он знает: в таких случаях Камо неумолим.
В передних рядах Камо высмотрел двух рослых парней, хорошо ему знакомых. Попросил их пригнуться, стал им на плечи и развернул знамя…
Недели полторы спустя Миха Цхакая, собиравшийся в Лондон на III съезд партии, втолковывал приунывшему Камо:
— Ну, пойми же ты, упрямец! Ленин обязательно потребует самого подробного рассказа о демонстрации четырнадцатого февраля, а из тебя каждое слово надо тащить клещами.
Камо взмолился:
— Батоно Миха! Лучше я тебе достану еще один заграничный паспорт.
Миха не выдержал, рассмеялся.
— Какой хитрец! За паспорт тебе огромное спасибо… А сейчас не мучай, рассказывай.
— Клянусь, я в первый и в последний раз в своей жизни произнес речь, — сообщил для начала Камо. — Говорил я по-грузински, мало-мало сам переводил на армянский и русский. Объяснял, кому нужны погромы. Указал на всех националистов, как махровых, так и немножко красных. Все эти националисты — армянские, грузинские, татарские, которых до того в толпе было много и которые усердно ораторствовали во дворе кафедрального собора, — теперь исчезли. Они боятся красного знамени, как сова дневного света. Публика подтвердила — правильно!
Возле типографии газеты «Кавказ», где рабочие остановили машины и вышли приветствовать демонстрацию, ко мне сзади подкрались филер и околоточный надзиратель. Серго крикнул, бросился на
