Программа, которую Олег писал последний месяц с небольшим, была закончена, оставалось ждать, пока они войдут, заберут информацию с машины и бросят новое задание. Согласно договору, в таких случаях он имел право приступить со следующего рабочего дня. То есть уже с понедельника. Совсем неплохо. Все-таки наличие работы дает основание ценить отдых; не самая свежая мысль, но это не мешает ей быть очень правильной. Работа не ограничивает свободы. Конечно, усмехнулся он, смотря какая работа.
Напрягало, что пришлось оставить без присмотра автомобиль. Под снежной шубой и сигнализацией, на которую все равно некому отреагировать. Но, черт возьми, неужели я должен теперь сидеть возле него, как привязанный, не в состоянии позволить себе прогулку на лыжах?! Не дождетесь. Даже если придется сменить еще пару шин.
Лыжи скользили легко, почти не зарываясь в рыхлый снег. Видимости хватало на узкую полоску сизого моря, растворяющуюся в мутной белизне. Пожалуй, лыжню стоит прокладывать подальше от обрыва, подумал Олег, беря немного вправо. До ограды санатория — и…
И, видимо, обратно. Не перелезать же через решетку на лыжах. Тем более что Ильма, скорее всего, сидит у себя в номере. Скорее всего, у окна. Локти на подоконнике, лоб к стеклу: наклонная линия, как у сосен. Смотрит на снег.
Началась сосновая мелочь, некоторые деревца замело почти по верхушки, трогательно торчащие из снега, словно хохолки озябших птиц. Олег пошел медленнее, в белой молочной мути запросто въехать лыжей в ствол. А на своих ногах отсюда уже не очень-то и выберешься…
Или разворачиваться, не дожидаясь решетки?
— Олег! — донеслось звенящее, птичье. Совсем близко, на за занавеса метели. — Ты здесь?
Заспешив, проехал еще пару метров, и она проявилась, как на старой фотографии — тонкая фигурка по ту сторону решетки, постепенно обретающая детали: опушка шапочки, улыбка, глаза. Надо же, как повезло встретиться. Несколько шагов или минут туда-сюда — и разминулись бы. Почему она вообще гуляет по территории в такую погоду?
— Ильма, — попробовал начать строго.
— Иди туда, — она махнула тонкой рукой вдоль ограды. — Там калитка.
Олег послушно развернулся, оставляя на снегу хризантему, тут же смягченную новым снегом. Ильма шла рядом, по другую сторону решетки, и ее следы казались не глубже лыжни, они сглаживались быстрее, чем набиралась цепочка больше четырех-пяти узких отпечатков.
Всему бывает будничное объяснение, думал Олег; наверное, и таким вот мимолетным следам на рыхлом снегу по колено. Только сейчас не хотелось его искать. Просто не хотелось.
— Вот, — сказала Ильма. — Проходи.
Но ему пришлось немало попыхтеть, прежде чем калитка, неотличимая от остальной ограды, сдвинулась с места, пропарывая толстенный снежный слой, и образовалась достаточная щель, чтобы он мог в нее протиснуться. Ильма стояла чуть в стороне и смотрела; почему-то не покидало ощущение, будто она при желании сдвинула бы эту махину одним пальчиком, затянутым в перчатку. Что, конечно, тоже можно было бы как-то объяснить.
— Пойдем в беседку? — спросил он.
Ильма кивнула. И что сейчас делать в беседке? — запоздало подумал Олег. Хотя, если разобраться, что я вообще здесь делаю?.. А ведь она точно знала: я приду. Она ждала меня там, у ограды. И в прошлый раз, когда пошел снег, она тоже меня ждала… а в общем-то, какая разница?
— Любишь гулять под снегом?
— Под снегом? — серьезно переспросила Ильма; глянула под ноги. — Я никогда не пробовала. Его пока еще не так много.
— Ну, я не совсем то имел в виду.
— Ты непонятный, — сказала она.
Я-то как раз понятный, усмехнулся Олег. То ли дело она сама, странная девочка, о которой я знаю только ее имя и не хочу узнавать ничего больше. Которую вижу второй раз в жизни — не считая наклонной фигурки из окна — и не могу в это поверить.
Беседку замело наискосок: с подветренной стороны огромный сугроб высотой до парапета, занимающий половину внутреннего пространства, — а с противоположной снега не было совсем, только тоненькие полоски в щелях между досками пола. Ильма вошла, оставляя на дереве белые отпечатки — узкая лодочка и пятнышко каблучка. Олег отстегнул лыжи и вошел следом. Сверху беседка продувалась точно так же, как и открытое пространство, но ниже пояса было безветрено и тихо — странное ощущение, словно тебя разделили пополам.
— Ты давно здесь живешь? — спросил он. Не потому что хотел получить ответ. Просто чтобы она сказала что-нибудь.
— Давно. То есть нет. Не помню. Это неинтересно.
Моря почти не было видно. Справа и слева нависали под углом огромные стволы сосен, уходящие в белую мглу.
— Они когда-нибудь полетят, — сказала Ильма.
— Почему ты так думаешь?
— Они приготовились.
Встала лицом к парапету посередине беседки, на границе снега. Наклонилась вперед, как всегда, как сосны.
— Тоже готовишься полететь?
— Нет, — она не обернулась. — Людям нельзя. Это неправильно, но так есть, и я должна. С некоторыми неправильными вещами приходится соглашаться.
— Это точно. А деревьям разве можно?
— Но они же не люди.
Олег подошел ближе, встал рядом с ней и тоже подался вперед. Ее профиль вился тонкой линией между опушкой шапочки и поднятым воротником шубки. Совсем маленьким кусочек лица с голубоватым изгибом века и темной черточкой ресницы. Едва достает мне до плеча — а издали кажется высокой. Так странно говорит. Так удивительно ложится на мою жизнь — не элемент, не кусочек, не паззл, а что-то вроде оттеночного фильтра в графической программе, вуали, наброшенной на картину. Хорошо, что я здесь.
— Хочешь спрятать ветер? — спросила Ильма. — Смотри.
И присела на корточки — словно сложилась, уменьшилась одним мимолетным движением. Олег улыбнулся и присел тоже. Ветер действительно исчез. Остались только падающие сверху снежинки, медленные, кружащиеся.
— И часто ты его прячешь?
— Да. Я люблю ветер, но он надоедает.
Получается, когда я не вижу ее в окно, это еще ни о чем не говорит, подумал Олег. Она может все равно быть здесь, уменьшенная, невидимая. Теперь у меня есть право представлять, будто она здесь всегда. Постоянный, неснимаемый жизненный фильтр.
— И еще неудобно, если книга, — добавила Ильма. — Перелистывает страницы, и потом трудно найти.
— Ты читаешь книги?
Удивленно раскрыла глаза:
— Конечно.
— Бумажные книги? Где ты их берешь?
Пожала плечами:
— Не знаю. Они есть.
— В санатории?
Она не ответила — без малейшей тяжести в воздухе, словно не отвечать на прямой вопрос было так же логично и естественно, как и ответить. Сидела на корточках, свесив с колен руки в перчатках, слишком тонких на вид для такого холода и снега. Ей пора домой, то есть в номер, в палату, или где она там живет. Не позволять же ребенку простудиться только потому, что мне с ней так хорошо.
