самим Женькой, нельзя. Другой, отдельный человек; Ильма, как всегда, выразилась очень точно. И кажется, он сменил мобилку.
Мельтешащая суета внешней, прежней, зачеркнутой жизни. Неправильная и лишняя в мире, где еще вчера были только море и сосны, и следы собачьих лап на снегу, и витраж на церкви… Мой собственный мир, гармонию которого не смогла поколебать даже встреча с женщиной из прошлого — а ведь я думал, мне казалось, что именно того, давнего, забытого, похороненного прошлого следует страшиться больше всего.
Недавнее, почти вчерашнее оказалось куда более деструктивным.
— Ты уедешь? — спросила Ильма.
— Если не дозвонюсь. Конечно, лучше бы дозвониться… Не хочу никуда уезжать.
— Люди все время делают то, чего не хотят. Но это же неправильно.
— Неправильно.
Олег вздохнул, поднялся на ноги. Ильма не встала, осталась где-то внизу, минимизированная, словно свернутое окно на краю монитора.
— А ты как думаешь? С чего это вдруг? Что могло с ним случиться?
Внизу, почти на уровне его колен, она пожала плечами:
— Если он не умер, то ничего страшного.
— То есть?!
— Когда человек умирает — страшно. Все остальное не очень. И вообще, когда все плохо, то наоборот, нужны деньги. У людей всегда так, разве нет?
— В общем, да, — он криво усмехнулся. — Но я все равно не могу. Я должен узнать, почему он…
— Это его почему.
— Он мой сын.
— Я понимаю. С детьми странно.
Вот мы и совершили полный круг, подумал Олег. Оперся на парапет, повернулся лицом к морю. Сейчас я попрощаюсь с ней, вернусь домой, снова отстучу Женькин номер и послушаю, насколько он недоступен. Потом на скорую руку сочиню парочку причин, по которым никак нельзя сначала позвонить его матери. А может, и наберу, черт с ней, все равно она не скажет ничего вразумительного. Зато, скорее всего, отсоветует приезжать, слишком дорогое удовольствие, а она всегда любила экономить, в том числе и чужие деньги. Что-что, а это я не забыл… припомнить бы еще, какого цвета у нее глаза.
Почему я должен ей звонить? Зачем — куда-то ехать?! Как случилось, что я вообще начал мыслить этими мелкими, чуждыми, бессмысленными категориями?!
На краю зрения что-то шевельнулось, легко, беззвучно — словно взлетела бабочка. Олег повернул голову: Ильма стояла рядом и смотрела в его сторону ровным взглядом, приходившимся ему где-то на уровне плеча. Тонкая рука лежала на парапете, и остро захотелось посмотреть, образовалась ли там, под ней, сухая и теплая проталинка. Впрочем, сегодня на ее руках были перчатки из серой замши.
— Ты просто больше ему не нужен, — сказала Ильма. — И тебе больно. Люди не умеют быть ненужными, никогда.
От неожиданности он дернулся и хмыкнул:
— Не скажи. Очень и очень многим прекрасно удается.
— Им тоже больно.
— Так что ты предлагаешь? — Олег отпустил парапет и зашагал туда-сюда по утоптанному снегу беседки. — Сделать вид, будто ничего не случилось? Не хочет сын моих денег — и не надо? Мало ли по какой причине?!
Что я несу, одернул себя он. Выясняю отношения, требую объяснений, возмущаюсь, срываю раздражение, навешиваю на нее свои проблемы… А ей всего двадцать один год, которых ни за что и не дашь. Хрупкая нездоровая девочка со странными представлениями о мире. Я хотел услышать от нее правду — и услышал; а теперь недоволен тем, что эта правда мне не понравилась. Извиниться перед Ильмой и уходить. И самому, наедине, принять какое-никакое, но решение.
Присел на одно колено, застегивая крепления. Теперь уже она смотрела на него сверху вниз внимательными темными глазами без блеска.
— Как хочешь, — сказала Ильма, когда он встал и обернулся к ней на прощание. — Но ты пропустишь весну.
В лицо уже летело наискосок что-то мелкое, льдистое. Олег усмехнулся:
— Какую еще весну?
В конце концов, при хорошем раскладе можно будет обернуться за выходные. Но Олег на всякий случай отправил письмо работодателям и выключил машину. Позвонил в аэроагентство и подвис на пару секунд, услышав цифры стоимости билета: нет, я подозревал, что летать по нынешним временам дорого, но чтобы настолько… очнулся, продиктовал фамилию, забронировал. Теперь по-быстрому собраться: сорочка, белье, документы, бритва, зубная щетка.
В окне расстилалось сиреневое море, спокойное и понимающее, как близкая женщина. Я ненадолго, я скоро вернусь. Только проверить, все ли у него в порядке, у моего оболтуса, наверняка ничуть не менее безбашенного и наивного, чем был в его семнадцать я сам. Действительно ли я ему больше не нужен — или, наоборот, срочно необходим в несколько более материальном статусе, чем кругленькая сумма на счету.
На фиолетовое небо наползали под линейку темные сосны. Ильмы не было. А может, присела в беседке, спряталась от ветра. Откуда ей знать, как оно бывает у людей. Непостижимо, парадоксально — однако порой очевидно безо всяких пояснений.
Собрал сумку, поставил ее в коридоре и прошелся по дому, проверяя, все ли выключено, закручено, закодировано и заперто на ключ. Вроде бы все. Теперь можно идти за машиной, и в аэропорт.
Странный звук раздался над головой. Настолько неуместный, что Олег не сразу сумел его идентифицировать, хотя казалось бы… Но откуда?
Тоненький птичий щебет.
Несколько мгновений Олег стоял посреди коридора, нелепо запрокинув голову и вытаращив в потолок глаза. Потом сходил на кухню за табуретом. Придвинул, взобрался, накренился, спрыгнул, придвинул поближе. Игрушечный домик подрагивал под потолком. Несколько соломинок из гнездышка на крыше, кружась, просыпались на пол. Олег привстал на цыпочки, взялся за сооружение обеими руками и осторожно снял с гвоздя.
Навстречу с жадным писком раскрылись во всю ширь два ромбовидных рта.
С полминуты он просто смотрел. Потом улыбнулся.
Весна.
(за скобками)
На каждой кровати спали по двое валетом. Еще пятеро или шестеро — на полу в спальных мешках. Среди ночи окно, подмерзнув, закрыли, и теперь в комнате было не продохнуть. Женька встал, натянул наощупь джинсы и свитер и осторожно — не споткнуться, не задеть, не наступить, — выбрался в коридор.
Было еще очень рано. Часов шесть, а может и пять. Женька прошел на кухню в блоке и увидел сначала голубоватый огонь под чайником на плите, а потом — темную фигуру на подоконнике.
— Тоже не спится? — спросила фигура голосом Олега.
— Тоже, — согласился Женька.
— Кофе хочешь?
— Давай.
Чайник забулькал. Олег спрыгнул с подоконника, выбрал на столе два стакана, брезгливо понюхал, сполоснул над раковиной и обдал кипятком. Насыпал растворимый кофе из банки, залил, размешал единственной ложкой.
— Только сахара нет.
— Ничего, — идти за сахаром в сонную комнату не хотелось. Женька отхлебнул горячей горечи, скривился; в темноте все равно не видно.
