Разноголосый гомон вокруг циновок разом стих, и все глаза устремились на молодых. Чужеземный жених — в его родном селении, видимо, последовательность свадебных обрядов была иная, — не понял, замешкался, переглянулся с матерью невесты… и Ахсаб встала первая. Удивительным образом ожившая серебряная статуя…
И юноша, вспомнив наконец полученные накануне назидания, тоже вскочил на ноги. Широким движением, каким выхватывают из ножен изогнутую саблю, он сдернул с невесты ее покрывало. Мильям успела увидеть, как сощурились в отсвете огней подведенные сурьмой глаза, а на серебряных щеках вспыхнул неожиданный румянец.
В следующий миг уста молодых слились в поцелуе, а вся свадьба взорвалась многоголосым ликующим кличем, подхваченным музыкантами и перетекшим в неистовую песню…
А еще через мгновение жених подхватил Ахсаб на плечо — так носят хворост или мехи с вином — и, одним прыжком преодолев циновку, — высокая плетеная баклага рухнула на бок и покатилась, изливая струю вина, — пересек подворок и вскочил на коня, давно нетерпеливо перебиравшего копытами у самой изгороди. Мальчик, державший коня под уздцы, сделал вид, что хочет остановить похитителя, и юноша не всерьез, но звучно и красиво щелкнул об изгородь витой двухвостой плетью…
Свадьба веселилась и пила. Подружки невесты, лишь теперь допущенные к пиру, спешили наполнить миски пирогами с разнообразными начинками и мясом под жгучим соусом, виноградом и яблоками, халвой, молочной нугой и прочими лакомствами. Кто-то придвинул к Мильям глиняную чашу с кумысом…
Пролитое женихом вино растеклось широкой темно-алой звездой, в которой отражались огни светильников и настоящие звезды. И медленно, по капле просачивалось сквозь циновку.
Мильям ткала.
Только что пришлось распустить большой кусок: еще утром она сбилась со счета нитей, и рисунок скособочился, стал кривым и некрасивым, а заметила это лишь теперь. А значит, придется работать, не переставая, до самой свадьбы… Правда, если невеста ткет покрывало в последнюю предсвадебную ночь, это хорошая примета: Ахсаб, например, специально оставила несколько рядов, чтобы закончить в окружении подружек на девичьих проводах. Но если вообще не успеть, то…
— Много тебе еще? — насмешливо бросила Адигюль, пробегая через подворок. — Может, помочь?
Мильям помотала головой, крепко стиснув зубы и не отвечая на издевку. Все знают, что если невеста, готовя свадебное покрывало, примет чью-нибудь помощь, у нее семь лет будут рождаться одни девочки. Однако не окончить его к сроку — и молодой муж такой жены в первом же бою уйдет на пир Могучего… что хуже?
Темирен-вана Мильям не видела со дня свадьбы Ахсаб. И почему-то никак не могла вспомнить, какое у него лицо.
Она низко склонилась над рамкой ткацкого станка, распределяя по четыре и по две шелковые нити, тонкие, словно паутина зеленого паучка из колючих кустов над Терзой. Челнок сновал между ними, будто осторожная мушка, но, почти дойдя до края покрывала, запутался и порвал одну; Мильям наклонилась еще ниже, кончиками пальцев завязывая незаметный узелок. Следующий ряд — по четыре и по три… но если и дальше пойдет так неверно и медленно, придется все-таки принять помощь Адигюль.
Старшая сестра снова появилась на подворке. Она уже была матерью двух сыновей и одной дочери, располнела, стала хлопотливой и крикливой, а нынешней весной похоронила на кладбище воинов своего мужа Мухатбека, брата Ахсаб. Подруга рассказывала, что Адигюль уже перессорилась и со свекровью, и со всеми прочими невестками и ждет не дождется окончания вдовьего срока, чтоб тут же выскочить замуж за кого-нибудь еще…
— Вот кувшин с твоим напитком. Куда поставить?
— Что?
Сосредоточенная на работе Мильям не расслышала слов — а интонация была суетливой и будничной, словно речь шла о чем-то обыденном вроде болезней овец или работ на винограднике, а вовсе не…
— Куда поставить, говорю? Чтобы мальчишки не опрокинули и чтоб сразу нашла. Выпьешь, когда луна взойдет на Седу. — Адигюль глянула на небо. — Сегодня тучи, нуда хоть примерно… Главное — до того, как твои подружки соберутся. Лучше раньше, чем позже. Все поняла?
Мильям опустила ресницы:
— Да.
— Ну так я ставлю под оконницу. Вот тут. Чтоб потом не искала. Запомнила?
— Да.
— Тогда все. Я пошла к своим. А то старуха Абитаб, как дочку отдала, вообще не в себе стала, проклятие Матери…
Адигюль запахнула на рыхлой груди вдовью накидку и решительным шагом направилась вон с подворка. Сейчас она уверенной поступью пересечет полселения, хозяйским жестом отбросит в сторону полог жилища, откуда несколько дней назад чужеземный жених увез Ахсаб, и постарается раньше свекрови открыть рот, полный дробной дежурной брани…
А в нише под оконницей остался маленький кувшин, до половины налитый напитком, состава которого Мильям никогда не узнать. Только вкус. И то, что случится потом, следующей ночью, когда нареченный увезет ее со свадебного пира… не так уж и далеко, в скромное жилище на другом конце селения.
Это жилище, каким бы оно ни было, покажется ей самым прекрасным на свете. А Темирен — самым сильным, мужественным и желанным мужчиной, славным ваном из старинной легенды. И она отдастся ему со всей неистовой страстью, какую молодая жена способна подарить своему мужу, и вместе они зачнут здорового и крепкого сына… Потом будет долгий сон, почти не оставляющий воспоминаний… жаль.
Вот если б она была первой дочерью в семье — то запомнила бы… Первая дочь смотрит на своего нареченного в ночи теми же глазами, какими видела его днем: она сама избрала его, и ее собственная печаль, если ночь любви окажется не такой волшебной и страстной, как мечталось…
Как там Ахсаб?.. И где это у нее было: в пути — или уже под струями водопада? Отвлекшись, Мильям опять зацепила лишнюю нить, стянула в узел, исказив рисунок покрывала; этот ряд тоже придется распустить.
Ей, второй дочери, будет куда легче полюбить своего… не избранника, просто жениха, с которым сговорился старший брат перед отъездом на границу. Так устроен мир, и кто скажет, что это несправедливо? Всего лишь несколько глотков из кувшина — в то мгновение, когда луна зацепится за круглую вершину Седу. Несколько глотков волшебного напитка… приготовленного для нее Адигюль.
Почему — Адигюль?!
Порыв ночного ветра едва не задул светильник. Мильям прикрыла маленькое пламя ладонью. Пальцы, просвеченные красным насквозь, как если б они были прозрачными, мелко, прерывисто дрожали.
Вернулась к работе; но после взгляда на светильник в глазах прыгали язычки пламени, дробя смутно белевшее в темноте неоконченное покрывало. Только сейчас Мильям поняла, насколько черно сгустилась ночь, которой мало что мог противопоставить мятущийся огненный язычок. Казалось невероятным, что до сих пор — не иначе, каким-то чудом, — удавалось подсчитывать и разбирать при его свете тончайшие нити… Кто выдумал, будто можно ткать в последнюю предсвадебную ночь?.. И вообще ночью?!
Матерь Могучего, как же она устала…
Мильям встала и, подойдя к изгороди, облокотилась на шершавые переплетенные лозы. Ночь обещала быть по-осеннему резкой и холодной. По небу неслись седые рваные облака, оставляя под собой только самые невысокие вершины — не горы даже, а так, скалы или холмы темными силуэтами на темном фоне. Луна неясным отсветом промелькнула в тут же затянувшейся дыре между тучами; трудно было сказать, насколько далеко ей еще до вершины Седу.
Скоро начнут собираться подружки на девичьи проводы. Если, конечно, кому-то захочется выйти из жилища под пронизывающий ветер… Ведь она, Мильям, ни с кем особенно не дружила, с одной Ахсаб, да и то они все время ссорились. Но обряд есть обряд, хоть кто-нибудь из девушек селения должен прийти, и уже, наверное, вот-вот, так что…
Лучше раньше, чем позже.
Какой он на вкус?.. Говорят, жгучий, будто соус из алого перца. А выпить нужно одним духом, не отводя кувшина от уст. И сначала ничего не почувствуешь, кроме жара во рту, — волшебное действие напитка
