С минуту все мы недоумевали, что оно собиралось делать, затем, когда оно, повернув, стало на всех парах уходить в открытое море, я увидел, что навстречу ему шел большой белый крейсер, по-видимому, хорошо вооруженный.
Наконец-то, подумал я, ему придется померяться силами с соперником, равным ему, и в ожидании схватки все мы точно замерли.
В продолжение нескольких минут оба судна стояли друг против друга. Американец поднимал сигнал за сигналом, но все они оставались без ответа. Только палубу безымянного судна наводнили сотни людей; все они возились около орудий. Было ясно, что пират принял какое-то решение, так как судно его, сделав медленный поворот, умеренным ходом прошло перед носом своего противника, и вдруг оба больших орудия дали залп по американскому судну. Снаряды упали прямо на палубу крейсера. Мачты, люди и палубная рубка — все это смешалось, превратившись в страшный хаос. Очевидно, американский крейсер не ожидал подобного нападения. Крики, вопли и стоны доносились с его палубы, — и все оно содрогалось под огнем неприятельских орудий. Нельзя было сомневаться в печальном для американца исходе сражения, но в это время подошли другие американские суда и открыли сильный огонь по пирату. Их громадные снаряды перелетали через наши головы, падая с такой силой и частотой в море, что брызги и волны взбаламутили всю поверхность. Тут уже и пират не выдержал, тем более, что и его судно получило три повреждения. Дав два последних залпа из своих башенных орудий, он стал уходить с той поразительной быстротой, которую судно уже раньше демонстрировало нам. Менее чем через пять минут оно было уже недосягаемо для пушек, а спустя десять минут американские суда принимали людей с поврежденного крейсера, тогда как противник их уже почти совершенно скрылся за горизонтом.
У нас на судне стоял теперь такой шум, что трудно было что-либо понять. После сильного напряжения наша команда громко выражала свою радость.
Многие были за то, чтобы сейчас же отправиться к пострадавшему пассажирскому пароходу, другие же требовали скорее уйти из этих вод. Переговорив между собой, мы решили спустить шлюпку, а спустя четверть часа были уже возле пассажирского судна. Нас радушно встретил капитан Росс, благодаривший в самых теплых выражениях за оказанное участие и горько жаловавшийся на действия безымянного судна.
— Двадцать лет, — говорил он со слезами на глазах, — я плаваю здесь, но в первый раз наталкиваюсь на подобное. Ведь это открытое пиратское нападение! Я не успокоюсь до тех пор, пока не заставлю вздернуть всех их на виселице! — И капитан грозно ударил кулаком по столу.
Вскоре подоспел и первый из американских крейсеров, по которому стрелял пират, капитан которого также приехал на пассажирский пароход. При виде разрушений, причиненных несчастному «Царю Океана», вновь прибывший пришел в страшное негодование.
— У меня тоже убито и ранено двадцать человек! — с бешенством восклицал он. — Убытка на двадцать тысяч фунтов, если не больше! Я это так не оставлю! Мы с вами пустим его ко дну или же проследим за ним, а тогда уже наше правительство рассчитается с ними!
И они условились с капитаном второго американского военного крейсера преследовать пирата, а два броненосца должны были сопровождать нас в качестве конвоя вплоть до Нью-Йорка.
После этого мы вернулись на «Сельзис». Паоло, стоя у трапа, прислушивался к нашим уверениям, что всякая опасность миновала, с плохо скрытой саркастической усмешкой.
Мы и не подозревали тогда, что нам придется расстаться с конвоем задолго до своего прибытия в Нью- Йорк.
IX. Объятые ужасом.
В течение целых пяти суток мы шли в сопровождении двух броненосцев. Но так не могло долго продолжаться, так как из-за сильно пострадавшего крейсера им приходилось идти очень тихим ходом, мы же спешили в Нью-Йорк. Но мы не теряли конвой из виду, что весьма благотворно влияло на наших людей, на которых происшествия первых трех дней плавания произвели столь сильное впечатление, что они постоянно находились в страхе.
На пятые сутки после страшных событий, свидетелями которых мы были, под утро, мне что-то не спалось. Я вышел наверх и увидел на расстоянии примерно мили белые силуэты американских судов и длинную черную линию пассажирского парохода, шедшего несколько впереди их. Паоло был на мостике, но я не окликнул его.
Вообще мы избегали вступать с ним без особой надобности в разговоры, что, по-видимому, не очень огорчало его, так как он, пользуясь этим обстоятельством, уделял много времени беседам с экипажем и проводил на баке, в казарменном помещении, большую часть дня, втираясь все более и более в доверие к матросам.
В это утро дул сильный и свежий ветер, и, прячась от него, я приютился за рубкой. Едва я уместился там в удобном кресле, как услышал голос Дэна, беседовавшего с Бэллой, любимой собакой Родрика. Старик любил Бэллу и приписывал ей чисто человеческие качества, а потому разговаривал с ней, как с разумным существом:
— Ты хоть и не говоришь, а я знаю, что в тебе христианская душа, не то я не стал бы терять время на разговоры с тобой, — беседовал старый матрос со своим четвероногим другом. — Тебе и барышне хорошо живется здесь, я не спорю, но нам, остальным, далеко не так хорошо, старушка. Мы плывем на старой развалине, и после получения расчета никого из команды сюда и калачом не заманишь. Понимаешь?
Я окликнул его и стал расспрашивать, что означают его слова.
— Что, разве среди команды идут нехорошие толки? — спросил я.
— То-то и оно, толков-то разных очень много, — пробормотал старик. — Да все такие, что ничего доброго не предвещают!
— О чем же именно говорят на баке? Скажи мне без утайки, Дэн, прошу тебя.
— Мне таиться нечего, сэр, за это не платят, но знайте, что наша скорлупа — судно смерти!
— Кто вам наплел такую чушь?
— Да кто ж, как не младший помощник, сэр! Меня-то эти басни не смущают. Но иной череп толст, как судовая броня, а другой — что яичная скорлупа. И вот, когда тонкие-то всплывают наверх, так это благодать для таких лжецов, не так ли? Дело простое, мистер Марк! — продолжал старик после некоторого молчания. — «Куда мы идем? — говорит этот шалопут людям. — Торговать? — Нет! Чужие страны повидать? — Нет! Где же конец нашему пути? Чем все это может кончиться? Ведь последний-то капитан здесь на судне и умер, и никто не знает, схоронили ли его, или он здесь где-нибудь лежит и приносит несчастья нашему судну. Уж добром это не кончится, поверьте моему слову, ребята!» — Вот что говорит людям господин младший помощник!
«И что значит ваше маленькое жалованье, если у вас хотят за это взять вашу жизнь? Почему они скрывают цель своего плавания? Ведь все вы ничего не знаете, вам ничего не говорят. Что они от вас скрывают? При таких условиях плыть на судне, где бродит мертвец, которое и само по себе ненадежно, и того и гляди развалится! Я это дело знаю, ребята! Нет! Почему бы нам не повернуть оглобли да не поплыть обратно в Англию? А ведь они не согласятся, и наш „Старый“ (прозвище капитана) с ними заодно! Они не вернутся, и пока мы не придем в страну янки, до тех пор они не отпустят никого из вас. А придем ли мы когда-нибудь туда, за это я не поручусь!»
— Вот его речи, сэр. И они, как назло, действуют. Людей обуял страх, они боятся идти дальше, боятся призрака умершего капитана, опасаются какой-то непредвиденной, неотвратимой беды.
— Так ты хочешь сказать, что весь экипаж объят ужасом, что они готовы на бунт?
— Да, похоже на то, но мой вам совет: и кушайте, и по вечерам музыкой забавляйтесь, как до сих пор было. Но пусть наш Старый и мисс ничего не знают, а вы и мистер Родрик держите ухо востро и спите только одним глазом, а другим поглядывайте, что здесь творится.
Ударили склянки, и Дэн пошел сменяться с вахты, я же спустился вниз, где принял ванну. Выйдя, я застал остальных уже за утренним кофе и почти совершенно забыл о своем разговоре с Дэном об его преувеличенных, как мне казалось, опасениях относительно настроений экипажа.
Наше плавание уже близилось к концу, и я стремился скорее ступить на американский берег. Близость конвоировавших нас броненосцев тоже отгоняла от меня мысль об опасениях, и я надеялся, что мы благополучно достигнем цели нашего путешествия. В таком именно настроении я лег спать в этот день ничуть не подозревая, что через несколько часов разразится гроза. Не помню, в котором часу меня
