— Что ты собираешься наснимать такого за пять… ну десять минут? — махнула рукой в сторону воды, одновременно пугнув чаек. — Шельф как шельф. Только глубоко нырять не вздумай, воздух кончится, и вообще… мало ли там что.
Он глянул из-под сползающей маски с видом усталого и априори неоспоримого превосходства. Но таки соизволил пояснить:
— Я таймер поставлю. Чтобы сразу было видно: это моя последняя съемка. Без разницы, что там будет, главное, текст прозвучит как следует… — у Сереги дернулся кадык, зато широко расправились обожженные плечи. — Капсула принадлежит нашей стране, а не этим уродам! Снимать он мне запрещал под водой, пррридурок, дайвер, чмо недорезанное…
Экспрессивного однородного ряда ему хватило, чтобы подняться на ноги, расправить ремни на плечах, прошагать, спотыкаясь и матерясь между строк, до выступающего трамплина с краю конструкции, развернуться спиной к воде и надвинуть маску. Юлька думала, дифирамбы Кольке Иванченко так и потонут в мощном всплеске, но оператор, оказалось, еще имел что сказать лично ей:
— Запомнила, Чопик?!
Прикусил загубник и рухнул баллонами назад, подняв впечатляющий фонтан брызг. Юлька запомнила.
Свесившись с края базы, она зачерпнула воды, намочила голову и топик. Затем вернулась к домику, турнула чаек, попробовала на зуб крупную мидию, слегка уже привяленную, потерпеть еще чуть-чуть! — и присела на корточки, размышляя, откуда в нашей стране берутся патриоты. Сама Юлька с огромным удовольствием продала бы какой-нибудь государственный секрет, скажем, за коттедж на Острове… да ладно, можно и за обычный материковый дом, только просторный, на обе семьи, и чтобы в каждой комнате по хорошему кондишену. И ни капельки не сомневалась, что любой, абсолютно любой гражданин нашей страны тоже продал бы за милую душу: потому и невозможна у нас подобная сделка, чересчур уж колоссальна пропасть между спросом и предложением. В нашей стране каждый понимает маленькие и зримые, осязательные и ликвидные ценности — и в упор не видит абстрактных и великих. Наша жизнь устроена так, что оглядываться на них просто некогда, а вписывать в свою систему ориентиров бессмысленно и вредно, как, например, воздев глаза к небу, на полной скорости молиться за рулем.
А вот поди ж ты. В ситуации, когда уже нельзя поделать ничего другого, человек вдруг берет и начинает заботиться о ком бы вы думали? — о нашей стране! Просыпается что-то святое в душе, блин. Патриотизм, он самый.
Нет все-таки, думала Юлька, отползая вслед за тенью, тут должен быть какой-то другой механизм, другие рычаги. Может быть, оно связано с общей социально-психологической трансформацией, которую мы с утра имеем удовольствие наблюдать: шовинизм — он шовинизм и есть, хоть мужской, хоть национально- патриотический. Стоп, и еще одно, наверное, главное. Главное — что перед лицом конкретного внешнего врага.
Прищурив глаза, посмотрела вдаль, на берег, все еще почти невидимый против уже высокого солнца. И вообще отсюда слишком далеко, чтобы разглядеть отдельных дайверских особей и тем более угадать их намерения. Да и кто в принципе может предвидеть намерения и действия дайверов, у которых ни логики, ни целей, ничего? Уж точно не Серега с его, блин, прогнозами, а вернее, личными эротическими фантазиями, да пошел он…
Все-таки в нашей стране (она вернулась к широкоформатным, куда более приятным размышлениям) для воспитания настоящего патриотизма, о котором у нас безнадежно и недолго ностальгирует каждая новая власть, очень не хватает образа врага. Есть, конечно, достойный претендент на эту роль, и когда-то он неплохо с ней справлялся — но не теперь. Слишком уж у них там хорошо, тепло, Соловки…
На этой мысли и закончилось утро, а с ним и дурацкий, ни на чем не основанный Юлькин оптимизм.
Четко и зримо, как вырисовывались на синем фоне, цепочкой уходя в перспективу, дайверские базы, проявилось понимание очевидного: никто не раскачается вовремя, не успеет, не спасет. Все худшее, что теоретически может случиться, непременно произойдет, как оно всегда бывает в нашей стране, — а возможно, будет и еще хуже, с моим-то счастьем. Даже если не нагрянут дайверы (а куда они денутся?), то Серега того и гляди окончательно съедет с катушек, а если и не съедет, то мы все равно испечемся к полудню на раскаленном железе (какие локации для съемок, блин!), и насколько там хватит затхлой воды, найденной в полупустой канистре?.. А если нас в конце концов и снимут отсюда, так уволят же по статье за несоблюдение инструкций — к восторгу мужей, бурному, но кратковременному, до конца месяца…
Короче, какие там Соловки.
Оператора не было уже чересчур долго, время она не засекла, черт его знает, сколько там осталось воздуха, в тех аквалангах, — а мог ведь по дури полезть неизвестно куда… Ну допустим, в монстров- мутантов культурного шельфа Юлька не верила: давно доказано, что они порождение дайверского фольклора. Как, по всей видимости, и эта самая Колькина капсула, чтоб ее, только последняя идиотка могла повестись!..
А гори оно все синим пламенем, решила Юлька. Если через минуту он не выныривает, начинаю есть мидии.
Она огляделась по кругу вдоль синего сверкающего горизонта — и заорала. Сначала «Сережка», а потом просто благим матом, без слов.
С берега летела торпеда.
Летела ровно и целеустремленно, без взбрыков и зигзагов, приближаясь с каждой долей секунды. Полная диких дайверов с непостижимыми, но стопроцентно гнусными намерениями. Она росла неотвратимо, как в длиннофокусном зумме, и Юлькин вопль по мере ее приближения перерастал в ультразвук.
— Чего орешь? — осведомилась, раздувая щеки, голова чуда морского в маске на мокрой макушке.
Юлька заткнулась и молча указала рукой.
Серега прокомментировал.
Время замедлилось, будто видео в рапиде, как оно всегда бывает, если ты все равно ничего не успеваешь изменить, — к примеру, именно так, плавно и неторопливо, падает со стола любимая чашка. Щурясь из-под козырька руки, Юлька прекрасно разглядела и логотип на борту новенькой, совершенно не дайверской торпеды, и груду неопознанной оргтехники на корме, и яркие акваланги между десятками пар волосатых колен, и Кольку Иванченко у левого борта, и самодовольную до ужаса фигуру впереди, широко расставившую ноги на торпедном носу: если пришвартуются мимо, как тогда, этот уж точно полетит в воду вверх тормашками…
Картинка получилась отпадная. И Юлька его тут же узнала.
Обернулась к Сереге, который уже выкарабкался наверх, скинул под ноги акваланги и, топчась босыми пятками по мокрой ржавчине, грозно взвешивал в кулаке кусок арматуры:
— Знаешь, кто это с ними?
— Пофиг, — огрызнулся воин и патриот. — Пускай только сунутся.
— Это Дмитрий Ливанов.
Вокруг сверкала слепящей рябью поверхность культурного шельфа, взрезаемая носом торпеды, дайверская база приближалась со свистом, встречный ветер обдувал не хуже кондишена, мобильный кондишен тоже работал на полную, и Ливанову было хорошо. Вдохнув побольше наконец-то чистого воздуха, он в который раз восхитился Юркой Рибером. Сегодня с утра Ливанов только и делал, что им восхищался; дома за всю вечность знакомства это никогда и в голову не приходило. Пожалуй, прав был Герштейн, и Юркино место действительно здесь, в Банановой республике, на нехоженной земле для настоящих джентльменов удачи. Со своими здесь определенно не сложилось.
Вчера Ливанов потолкался на конференции, повступал в дискуссии, позаводил новых знакомств, побухал немного в разных компаниях и барах — и не вынес ничего, кроме разочарования. С каждым его приездом банановые мельчали. Те, у кого имелось бабло (а бабло здесь делали главным образом на кондишенах, на недвижимости или из воздуха), были озабочены исключительно колебанием валютных курсов (которые тут рисовали в зависимости от внутренних интриг в Нацбанке, настроения с утра или так, от
