Да, действительно, Сережа Старченко, сидит, вытянув ноги, на солнечной скамье набережной. И рядом — лежит на больничной койке. А вот она сама, Эва, в красном платье, под руку с каким-то претендентом, смазанным, неважным… Она же среди ребят у входа в телепорт. Отдельно, крупным планом — Федор Брадай. Красавец. С мятой газетной морщиной поперек бронзово-лысого лба…
— Любопытно? — поинтересовался Фроммштейн.
Кивнула. Наконец смогла прочесть заголовок, набранный огромными буквами: «Наследство Лилового полковника». И две фамилии под гигантской «Н»: Анатолий Бакунин, фото Марии Шабановой.
Надо же. Анатолий, самый нелепый и нелогичный из претендентов. Получается, самый бескорыстный — единственный, кому было нужно от нее не это самое «наследство», не Ресурс, а всего лишь несколько жареных фактов для газеты… Комната отца, фотовспышка, девица в потертых джинсах, вежливый чернявый мальчик с диктофоном. Точно. Его лицо всё время казалось ей знакомым.
— Зачем-то побрился наголо.
— Что? — не понял Фроммштейн. — Читайте-читайте. Вы первая после меня, кто это видит, не считая, конечно, работников редакции. Говорят, пришло самотеком. Разумеется, номер не выйдет в свет… если, конечно, мы с вами договоримся.
Эва отогнула край листа, заглянула на первую страницу:
— «Срез-ревю». Ваша газета?
— Чья ж еще? Имею привычку лично просматривать за обедом каждый номер перед тем, как он идет в печать. Жаль, честное слово, давно у нас не было такого живенького…
Ей стало смешно. Неужели он надеется шантажировать ее этим желтым листком?
— Так выпускайте, в чем же дело?
— В чем дело?!!
Рявкнул на внезапно высокой, надрывной ноте, пистолет в его руке описал сверкающую дугу, и Эва невольно втянула голову в плечи. Он же психопат, он и в прошлую встречу демонстрировал ей ненормальный контраст настроений, резкие зигзаги от делового разговора к истерике и гневу. А сейчас еще и вооруженный психопат. Фроммштейн двинулся с места, проваливаясь в снег, и дракон за его спиной предусмотрительно попятился; кажется, инициированный дракон… Эва тоже отступила на шаг. Без паники. Держать в руках себя и, по возможности, его.
— В чем дело, — бормотал он, — действительно, в чем дело… Почему бы не сообщить всему Срезу: Фроммштейн старый кретин, и его служба информации — кретин на кретине?! Я был осведомлен о каждом его шаге, не подозревая при этом, с кем имею дело! Искренне считал его ординарным претендентом от Структуры. Человека, за которым охотился десять лет!..
Он неожиданно ринулся к ней, вспахивая снег, и прежде, чем она успела среагировать, ткнул пальцем в газетный лист. Эва отпрянула, и бумага прорвалась длинной дырой. Точно посередине брадаевской лысины.
— И ведь мне было известно, — продолжал он, накручивая себя всё сильнее, — что он тогда обратился к Структуре, что это она помогла ему скрыться, сменить внешность, имя, гражданство, профессию!.. И всё это даже не в обмен на рукопись! Рукопись он как раз, получается, придержал до лучших времен… Вы-то, конечно, об этом знали!
— Нет, — мягко сказала Эва. — Узнала буквально только что… час назад, не больше.
— Похвастался? Что обставил, как ребенка, самого старика Фроммштейна?!
— Он не говорил, кого.
Кажется, немного успокоился. Эва перевела дыхание и, поминутно косясь на пистолет в уже опущенной руке, снова попыталась вчитаться в статью. Подзаголовок: «Федор Брадай — чужой среди своих». Черт, дыра прямо посреди газетной колонки… но откуда Анатолий мог знать?
Подняла глаза:
— Там обо всем этом написано?
— А вы разучились читать? Если вкратце, там написано, что он кинул своих, то есть Структуру, и повел собственную игру.
— И всё?
— Умному человеку достаточно.
Фроммштейн выдержал паузу навстречу ее недоуменному взгляду. Если б не эти очки, в которых можно разглядеть только себя… Продолжил на удивление ровным голосом:
— Достаточно, чтобы сделать предположение: у данного претендента на руках более чем серьезный козырь. А о том, что оно верно, вы только что сказали мне сами, Эвита. И вот теперь я знаю точно.
Он трескуче расхохотался. Эва тоже нервно усмехнулась. Получается, эта его истерика, метания, крики, размахивания пистолетом… Убедительно, ничего не скажешь. Разжала пальцы, и газета спланировала на снег.
— Как же простой телевизионщик мог обставить вас на аукционе? — спросила ядовито: слава богу, уже не надо беспокоиться о его психике в сочетании с огнестрельным оружием.
— Во-первых, тогда он не был даже телевизионщиком. А во-вторых, по чистой случайности. Мой агент оказался полным идиотом, отлучился не вовремя, извините, в туалет. Не думайте, что я не пытался выкупить у этого зарвавшегося пацана рукопись, предлагал хорошие деньги…
— А подстрелить его из-за угла не пробовали?
За «посталкивать обоих в пропасть». Теперь они квиты. Снова мелькнула мысль о крови на снегу, странно медленная, инертная мысль. Разговор с Фроммштейном занимал ее определенно больше. Кошмар. Вот что происходит, когда принимаешь чужие правила абсурдной игры. В то время как они замерзают там, двое мужчин, которых она… Нет, не любила, но разве это важно?
Сейчас. Вот только выждать момент, когда он позабудет о своем пистолете.
— Пробовал, — легко согласился Фроммштейн. — Но он, как вы уже знаете, спрятался под крылышко к Структуре. И стал моей головной болью на все эти десять лет… Самой сильной — конечно, пока не появились вы, Эвита.
— Сочувствую. Думаете, он многое там вычитал?
— Ну, вам лучше знать, что мог понаписывать ваш покойный супруг; простите, если я не к месту его упомянул. Во всяком случае, ваш… претендент весьма уверенно двигался к цели. Я был искренне изумлен, когда его, пропавшего без вести, через сутки обнаружили по моему запросу здесь. А рядом с ним — вас.
Значит, выследили не ее, а Федора. Впрочем, какая теперь разница.
— И тут же примчались сюда сами, без охраны, — подавила истерический смешок. — Зачем? Если вы хотели меня… нас остановить, разве не проще было бы…
— А вы не понимаете?
Эва покачала головой.
— Она не понимает, — сообщил Фроммштейн, полуобернувшись через плечо. — Ты себе можешь такое представить? Грамотная женщина, знакомая с теорией Множественных срезов! Находясь уже здесь, буквально в двух шагах, только руку протянуть! — не понимает. Может, хотя бы ты ей объяснишь?
Он обращался к дракону. Невозмутимому, опустившему голову на сложенные крылья, прикрыв глаза. Конечно, инициированный. Но ничего не ответил, только приподнял веки, блеснув золотистыми зрачками.
— А между тем понимать-то здесь нечего. Бывают в жизни такие моменты, когда множество независимых факторов сходится в контрапункте, и тогда всё уже решает не разум, а интуиция и способность к действию. Немедленному, своевременному. И либо ты действуешь сам, либо момент упущен. Вы тоже безошибочно отслеживаете такие моменты, Эвита, иначе вас не было бы в Срезе. Двадцать лет сидели смирно в Исходнике, и вдруг… Если быть откровенным, я от вас не ожидал. Но вы действовали правильно от начала и до конца. И за каких-то несколько дней оказались там, куда я не мог добраться два десятка лет!..
— Вы? Но вы же говорили, что вас не интересует Ресурс.
Прикусила язык. Фроммштейн усмехнулся:
— Боитесь опять проговориться? Бросьте, мы с вами владеем аналогичной информацией и можем говорить без обиняков. Ресурс — это смешно. Ведь вас он тоже ни капли не интересует. Не станете же вы
