Потом пришел шторм. Он подкрался исподволь, незаметно. Сначала далеко у горизонта появились барашки, море там потемнело, а у берегов начало становиться светло-зеленым. Но так бывало много раз — после полудня всегда морской бриз разгуливается, море шумит сильнее, и никто на это не обратил внимания. Небо оставалось безоблачным, солнце жарило вовсю, все, кто мог, прятались в тень, и даже ветра никакого особого не было. Дул как всегда, только почему-то от него не становилось прохладнее. Потом он и вовсе упал, но барашки все росли и росли, превращались в длинные взлохмаченные гривы, море вдалеке становилось все мрачнее и мрачнее. Папка вышел из мастерской, посмотрел на море, покрутил головой, но ничего не сказал. Юрка вытащил свой велосипед, начал снимать переднее колесо — может, Сенька-Ангел в самом деле отдаст свое, оно же ему не нужно… И вдруг у него перехватило дыхание. Юрка открыл рот и вскочил. Тугая волна ударила по двору, взмела и унесла прочь мусор, птичий пух и перья, прижала к земле кусты тамариска, положила плашмя ячмень за бугром, вздула тент, как парашют, парашют лопнул и разорванным флагом вытянулся по ветру. Юрка побежал туда.
Виталий Сергеевич пытался развязать узлы, но ветер затянул их, трепал и дергал тент, тот звонко хлопал, хлестал по машине. Тогда Виталий Сергеевич схватил нож, обрезал одну веревку, другую. Тент, как живой, рвался у него из рук, Юрка подбежал и ухватился за конец, его больно хлестнуло полотнищем, Юливанна подбежала и ухватилась тоже. Виталий Сергеевич обрезал все стропы, они втроем усмирили рвущуюся из рук парусину, укутали, обвязали «Волгу». Палатка стояла как ни в чем не бывало, но Виталий Сергеевич на всякий случай забил поглубже металлические колышки. Только они кончили, как ветер стих. И сразу стало так душно и жарко, что у Юрки рубашка начала прилипать к телу. Юливанна схватила книжку и стала обмахиваться, как веером.
— Ну вот, напрасно старались, — сказала она, — теперь надо все делать заново.
— Не думаю, — сказал Виталий Сергеевич. — Посмотри.
В море теперь отчетливо проступили три полосы — у самого берега переливающаяся, кипящая пена, за ней пронзительно-зеленая, все расширяющаяся полоса, а дальше по иссиня-черной глубине взметались и опадали, неслись к берегу белые гривы. И тут Юрка увидел, как идет второй ветровой удар.
Взметнулись вверх гребешки волн, клочья пены понесло по воздуху, призрачной стеной поднялась пыль с перепаханной грунтовки, упал, прижался к земле ячмень, и снова тугая волна ударила по бугру. У Юрки перехватило дыхание, он повернулся спиной к ветру, Юливанна повернулась тоже и наклонилась, придерживая платье, ее белая косынка взлетела вверх и, кувыркаясь, как турман, понеслась вдаль и ввысь. Кусты тамариска пригнулись, розовое облако сорванных соцветий понеслось за косынкой.
Юливанна зажала юбку между колен, обеими руками придерживала вставшие дыбом, встрепанные волосы.
— Это что, уже конец света, да? — смеясь, перекрикивала она свист ветра.
— Начало конца… — засмеялся Виталий Сергеевич. Волосы у него тоже встали дыбом и серебряным нимбом окружили лоб.
Ветер стих.
— Ф-ух! — облегченно вздохнула Юливанна. — Еще немножко, и меня унесло бы вслед за косынкой… Уже все, он больше не будет?
— Это только прелюдия.
— Тогда, может, мы натянем веревки, как на кораблях, чтобы держаться, или привяжемся к мачтам… Вот только где взять мачты? Эти кустики выдернет и унесет вместе с нами…
Они шутили, смеялись и прибирали, прятали в палатку и машину все, что могло унести ветром. Лагерь стал голым и неуютным.
— Кажется, всё? — сказала Юливанна. — О, самое главное, что нужно сберечь. — «Счастье»…
Она отвязала веревочку, на которой висела картинка Виталия Сергеевича, убрала ее в палатку.
— От стихийных бедствий мы застраховались, а что будет с обедом? На ветру не приготовить.
— Может, обойдемся так?
— Всухомятку? Нет. Я могу, а тебе нельзя, — решительно сказала Юливанна. — Пойду на поклон к Максимовне, в ее кухню. Там, правда, мухи и керосиновая вонь, ну, как-нибудь переживу, буду закаляться. Для милого дружка — сережка из ушка. И так далее.
Весело приговаривая, Юливанна начала укладывать в сумку посуду, продукты, но тут опять задул ветер, и ей пришлось обеими руками держать платье.
— Надень брюки, — сказал Виталий Сергеевич.
— Туда нельзя. Они молчат, но не одобряют. Я знаю.
— Давайте я отнесу, — сказал Юрка.
Юрка нес сумку, а Юливанна всю дорогу сражалась со своим платьем.
Максимовна обрадовалась приходу Юливанны.
— Вот и ладненько, — запела она, — вот и будем тут вдвоем хозяйновать мирком да ладком. А то все на бегу, на тычке, и не наговорисси как следует быть…
Юрка вернулся в лагерь.
Ветер дул уже не порывами, а невидимой упругой стеной давил на лицо и грудь, Юрка даже слегка нагнулся, чтобы легче было идти. Виталий Сергеевич сидел за столом, лицом к морю. На столе стояла начатая бутылка и пластмассовый стаканчик.
— Хорошо, а? — спросил Виталий Сергеевич и сам подтвердил. — Хорошо!
— А когда кончится, пойдем пемзу собирать? Ее в шторм всегда выкидывает, — сказал Юрка.
— Пемзу? Непременно!.. Только почему обязательно пемзу? А вдруг море выбросит какое-нибудь диво? Окованный медью сундук, сработанный где-нибудь в Амстердаме или Вальпарайсо? А в нем пиратская карта с адресом закопанных сокровищ… Или просто он будет битком набит дукатами, флоринами и талерами с изображением пухлой дамочки Марии Терезии. Представляешь, полный сундук?.. И что мы с ним сделаем? — Юрка пожал плечами. — Ну что же делают с деньгами? Их тратят… И мы с тобой будем тратить. Поедем куда глаза глядят, на край света, например. Согласен?
Юрка засмеялся. Виталий Сергеевич отпил из стаканчика и долил еще.
— На край света… В страну детских мечтаний и взрослых дураков… Ну, а Юливанну, как вы говорите, возьмем с собой? — Юрка уже увлекся этой игрой и, улыбаясь, закивал. — Вот и правильно, она годится, с ней можно на край света… А может, это будет не сундук? А скажем… бутылка. Бутылка, обросшая водорослями и ракушками, а в ней призыв: SOS!.. Знаешь, что означает такой призыв? «Спасите наши души»… Это люди придумали, когда еще верили, что душу можно спасти. Спасти можно тело, жизнь, а когда лезут спасать душу… Мы не будем лезть ни в чью душу — попробовали, как другие лезут в нашу…
— Виталий! Ну что ты делаешь?! С твоим сердцем в такую жару, на солнцепеке…
Свист ветра глушил шум шагов. Юливанна вдруг оказалась возле стола и схватила бутылку.
— Не сердись, Юленька, я тоже решил закаляться.
— Таким способом?
— Любым. Страус перестал прятать голову…
— От э т о г о ты никогда не прятался.
— Теперь уже не буду ни от чего. Увидишь.
— А что случилось?
— Ничего. Просто я созрел. Как созревают запоздалые овощи. Не знаю, какие там — латук или сельдерей…
— Это как раз ранние.
— Ну, неважно. Не сердись, Юленька. Больше без твоего позволения ни капли.
— Слово?
Виталий Сергеевич клятвенно поднял кверху сложенные вместе два пальца. Юливанна долго сердиться не умела, и сейчас она засмеялась, взъерошила и без того взлохмаченные волосы Виталия Сергеевича.
— Ух, попался бы ты мне раньше, взяла бы я тебя в ежовые рукавицы…
— И показала кузькину родительницу… А что на кухне?
— Как всегда, полный контакт и мешок нежных излияний. А суп понемножку кипит.
— Может, пока сходим к морю?
