поручкаемся, спросит, как дела, и бежит дальше, даже ответа не слушает. Ну ладно. Работаю, в общем, себе, кое-чего уже про ихнюю контору понимать начал, зарплату дают, как договаривались, хотя делишки у них идут не то чтобы очень. Все разговоры-переговоры, иностранцы шастают, посиделки ночные, а денег мало. Но живем.
Ты, если хочешь, наливай себе еще. Я пропущу, что-то сердце стало пошаливать. Вот разве пивка.
Проходит так примерно с полгода, затеяли они ремонт. Сделали быстро, обстановку сменили, цветов каких-то натаскали. Ничего стало, нормально.
Вызывает меня Муса Самсоныч и говорит — давай, дескать, Константин, твою работу в приемной развесим. Во-первых, красиво будет, а во-вторых, у нас тут много народу ходит, в подвал к тебе они сами зайти не догадаются, в приемной же — вроде как бесплатная реклама. Я подумал — должно, дело говорит. Взял пять лучших работ, присмотрел, где лучше пристроить, поставил. Нормально получилось. Фифа эта, правда, фыркала, ну да я на своем настоял.
Была у меня кабанья голова, еще со старых времен, для себя делал. Сколько ко мне народу за ней переходило — не счесть, никому не отдал. Повесил ее в кабинет к Платону Михалычу. Представь, вот так он сидит, здесь стол, тут, значит, дверь, сбоку маленький столик, он за ним с особо важными людьми разговаривает. А голову я вот тут повесил. Улавливаешь? И вправду клиенты потоком пошли. Начал я большой запас делать. Куропаток, фазанов, перепелок — чего только не было.
Приносят мне как-то медвежью шкуру. Не знаю уж, где этого медведя взяли, но шкура была — брат ты мой! А выделана как! Ежели с ней как надо поработать — это большие тыщи долларов можно было бы взять. Положил я у себя эту шкуру в уголок, смотрю, прикидываю, как лучше взяться. Дело-то непростое. Все ходят, поглядывают, вроде нравится. Даже Платон Михалыч заскочил, уж на что редким гостем был у меня в ту пору. Сколько, говорит, можно на ней заработать, Константин? Да, говорю, вот столько вот, если нормально сделать. А сколько отдал? — спрашивает. Вот столько, говорю, да литр белого. Он меня по плечу похлопал — ты, говорит, Константин, настоящий коммерсант. И ускакал.
Ладно, давай еще по маленькой. Да ты закуси чем-нибудь, кто ж так водку жрет. Вот капустки возьми, чесночок с хлебом.
Проходит какое-то время, захожу я в приемную и вижу — мать моя! — еще вчера тут в углу чучело лисы стояло, а теперь горшок с цветами. Я к Ленке — куда моя работа делась? Она мне объясняет, что ночью у Платона Михалыча важные гости были, он им и подарил. У меня аж закрутилось все. Как, говорю, подарил?! А она мне — он еще и петуха подарил, и кабана из кабинета. Ну, как я про кабана услышал, думаю — убью на хрен! Я к нему в кабинет — заперто, умотал куда-то. Я к Мусе. Тот меня успокаивать начал. А я ни в какую, просто колотит меня. Что кабан! — фигня. Но он ведь у меня сколько лет был, никому не отдал. Уж какие люди просили, какие деньги давали, — никому. Ты смеяться будешь — он мне… ну как родной был, что ли. А тут без моего ведома, ночью, хрен знает кому. Муса смотрит — я весь белый. Он дверь запер, достал коньяк, давай, говорит, Константин, выпьем. И начал меня обрабатывать. Дескать, мы тут большое дело затеваем, с серьезными людьми говорим, надо их всячески улещивать, мы одна команда, да если б я знал, кому мой кабан достался, то сам бы подарил и еще спасибо сказал бы, и все такое. А я на него матом — ты что ж, говорю, мне только теперь про это рассказываешь? Когда вы тут ночами мою работу хрен знает кому раздаете — трудно трубку снять? Позвонить, сказать — Костя, так, мол, и так, вот такое у нас дело, дай свое согласие. Трудно разве? Смотрю, он злиться начал, а меня несет и несет. Короче, трахнул он кулаком по столу, катись, говорит, из моего кабинета, пока живой, со мной так никто разговаривать не будет.
Я вижу, он уже тоже не в себе, дверью хлопнул — и к себе в подвал. Сел, покурил. Ну, думаю, хватит с меня. Пойду домой. А холодильников у меня, ты слышишь, было два. И я туда уже дня три не заглядывал. Или больше. Ага, у меня чего-то горло тогда прихватило, я со среды на работе не был, потом выходные, а в понедельник ходил в поликлинику за бюллетнем. Так что это был вторник. Ну да.
И вот зачем-то лезу я в холодильник — а там хоть шаром покати. Ни тебе куропаток, ни фазана, перепелок восемь штук было — теперь ни одной. Только три барсука лежат. Я — во второй. Там такое же дело. Лисица лежит, а птичек нету.
Ах ты, думаю, мать вашу, куда ж вы все подевали? Я уж и забыл, что уходить решил. Раз за медвежью шкуру, а она — елки мои палки! — вся в пятнах, склеенная какая-то, обтерханная, края порваны… Ну раззе на помойку снести.
Я — наверх. Заглянул в приемную, машу Ленке рукой — выйди, дескать. А фифа это заметила и говорит таким противным голосом — Елена, надо сделать вот это и вот это, и очень срочно, Ленка и не вышла. Плюнул я пошел в кадры, нарисовал заявление и бумажку написал, чтобы трудовую книжку и расчет Ленке отдали — не приходить же за ними!
Поехал домой. И такая злоба на них на всех меня взяла — страшно сказать.
Взял пузырь, колбаски, еще кой-чего, посидел, подумал и решил, что сделал я все правильно. Считай, больше полгода у них протрубил, деньжат заработал, с людьми интересными повстречался, пора и честь знать. А что они со мной не по-людски обошлись, так это пусть у них на совести останется. Они ведь на моей работе тоже кое-чего срубили, мало-мало, но срубили. Так что разошлись, к слову сказать, как в море корабли, пора свою жизнь обратно отстраивать.
Вот только мне страшно интересно стало — куда ж они моих перепелок пристроили и что такое жуткое с этой шкурой произошло? Ты, Сашок, не поверишь, когда мне Ленка рассказала, я чуть со смеху не это самое. Они, оказывается, затащили к себе какого-то начальника, переговоры там, то да се. Дело было в выходные, ночью. Кончилась у них закусь, а взять негде. Так они распатронили все мои запасы и куропаточками этими, трехмесячной давности, да в глубокой заморозке, закусывали. Ты погоди ржать-то, это еще не все. А когда они мои заготовки сожрали, начальника на приключения потянуло. Они ему по телефону девку вызвали, и он трахал ее на медвежьей шкуре. Ты понял, нет, — ту шкуру, если как надо сделать, можно было за три штуки баксов не глядя сдать, а на ней какой-то хер девку драл. Это мне Ленка рассказала, когда расчет и трудовую принесла.
Не, думаю, ребята, вы уж давайте там сами как-нибудь. Мне такие ваши бизнесы непонятны. А все- таки, скажу тебе, Сашок, бывает, вспомню, и что-то у меня внутри делается. Иногда телефоны ихние по ночам слышу, у них звоночки такие были специальные — ту-ту-ту, ту-ту-ту. Хоть и разошлись не по- хорошему, а скучно у них не было. Интересный народ. Я вот сейчас Михалыча по телику смотрю, как он там то с президентами всякими, то с банкирами, и спрашиваю себя — а кто ж из них на моей шкуре девку драл? Иногда даже думаю — ежели б не та шкура, да не те перепелки замороженные, может, он таким большим человеком и не стал бы.
А, Сашок? Давай по последней — и расходимся.
Бедный старый Фирс
Мария добилась всего, чего хотела. Не будучи причисленной к сонму небожителей, она занимала в «Инфокаре» максимально высокое положение. Только она из всех нанятых имела к Платону прямой доступ в любое время дня и ночи, через нее в обе стороны проходила наиважнейшая и сверхсекретная информация, она определяла, стоит ли связывать с Платоном того или иного человека, а если стоит, то когда это лучше всего сделать. Весь «Инфокар» трепетал перед ней — куда там Марку Цейтлину. Марк мог навопить, изматерить, стереть в пыль, но быстро отходил и переключался на другую жертву. Мария же не забывала никогда и ничего, и за любое отступление от установленных ею правил следовала пусть не мгновенная, но неотвратимая кара.
В ее отношениях с Платоном, если оставить за скобками интимную составляющую, ничего вроде бы не изменилось. Оставаясь с ним наедине, она частенько срывалась на обращение «Тошка», которое было в ходу в первые месяцы их близости, а теперь уже вышло из употребления. Он ласково называл ее «девочка» и всегда вставал, когда она входила к нему в кабинет, даже если в этот момент говорил по трем телефонам одновременно. И Мария видела, как при этом в глазах у него начинают прыгать коварные чертики, напустившие на нее порчу в городе Ялте.
