ее голосе.
— А почему бы тебе не поехать с ними? — спросил он, со страхом ожидая, что заметит радость в ее глазах. Грег понимал, что рискует: Лизетт может сойтись с Люком и не вернуться.
Просияв, она импульсивно бросилась к Грегу, намереваясь отблагодарить его поцелуем. Но он быстро снял трубку телефона, стоявшего возле его шезлонга, и этот его жест остановил Лизетт.
— Соедините меня с Торонто, — попросил Грег телефонистку.
Лизетт замерла. Грег понимал, что стоит только ему поднять на нее взгляд, и она подойдет к нему. Но он этого не сделал. Только подавляя в себе все чувства к Лизетт, Грег мог сохранять с ней брак, напоминавший пародию. Свои физиологические потребности он удовлетворял с другими женщинами, которыми двигала не жалость к нему, с теми, кто не испытывал перед ним чувства вины или долга.
— Спасибо, дорогой. — Опечаленная Лизетт отошла.
Два последующих года Лизетт проводила июль и август в Биаррице вместе с детьми и родителями. Едва ступив на землю Франции и до самого отъезда она говорила только по-французски, к неудовольствию Люси, довольно плохо владевшей этим языком. Доминику очень нравилось в Биаррице, где он с удовольствием занимался серфингом. Лизетт здесь тоже нравилось. Закрыв глаза, она представляла себе, что снова находится дома, на пляже в Вальми.
В 1963 году отец написал Лизетт, что в этом году они не поедут в Биарриц. Анри проболел всю зиму, поэтому Элоиза покинула Париж и поселилась с ним в Вальми. Граф выразил надежду, что Лизетт с детьми летом присоединится к ним.
— Нет, — отрезал Грег, когда Лизетт показала ему письмо. — Ни в коем случае.
Она не стала спорить с мужем, однако ее удивила его категоричность. Ведь прошло уже девять лет с того жуткого дня в Кармеле. Все это время она не только не видела Люка, но и не переписывалась с ним. Грег не был мстительным человеком, он всегда отличался добротой и широтой души. Но при упоминании Вальми в его глазах появился пугающий блеск, и Лизетт поняла, что виной этому Люк… его почти еженедельные визиты в Вальми.
— Но раз мы не поедем в Биарриц, можно мне отправиться с Морганами на Гавайи? — Люси накладывала на веки аметисто-во-голубые тени и с интересом разглядывала в зеркале результат своих трудов.
— Думаю, да, — ответила Лизетт, наблюдая за дочерью.
— А Доминик собирается путешествовать по Европе. Он намерен проехать через Бельгию в Германию, а оттуда в Италию. Говорит, что, возможно, доберется даже до Африки.
— А мне казалось, что он собирался объехать Францию и Испанию.
— Передумал. Хочет попрактиковаться в немецком, посмотреть Альпы и попить кьянти среди холмов Тосканы. — Закончив свое занятие, Люси посмотрела на мать. — Мама, ты что такая печальная? Завидуешь Доминику? Рим, Венеция, Флоренция…
Лизетт улыбнулась.
— Да, завидую. — На самом деле она не завидовала, а думала о том, что Доминику предстоит посетить родину его отца. Лизетт вспомнила, как Дитер рассказывал ей о своем детстве, о прогулках в Тиргартене, лимонаде со льдом в отеле «Адлон», шоколадных пирожных… В эти дни многие говорили о Берлине, газеты пестрели сообщениями о визите в Берлин президента Кеннеди. Он остановился перед стеной, разделявшей город, посмотрел на нее и сказал: «Я берлинец». На глаза Лизетт навернулись слезы. Дитера не задел бы приезд Джона Кеннеди в Берлин, и он одобрил бы его слова.
— Мама, а почему бы тебе летом не съездить в Италию? — спросила Люси, вертясь перед зеркалом. — В Сан-Франциско летом тебе будет очень одиноко. Папа отправится в Лондон на лечение к новому нейрохирургу. Доминик будет в Европе, я — на Гавайях. Что ты будешь делать здесь одна до нашего возвращения?
— У меня много дел. Масса благотворительных мероприятий, работа в фонде в поддержку демократов, несколько лекций по французскому искусству и литературе, занятия французским с детьми из приюта. Расписание такое жесткое, что едва ли останется время скучать о вас.
Люси улыбнулась.
— Конечно, ты будешь скучать. — Она поднялась и взяла сумочку. — Я вернусь в десять. Пока.
— До встречи, дорогая. — Как только дочь вышла из комнаты, улыбка исчезла с лица Лизетт. Она посмотрела на свое отражение в зеркале туалетного столика. Да, она будет занята, но одинока. За годы, проведенные в Америке, Лизетт так и не обзавелась настоящими друзьями. Те, с кем она обедала, играла в бридж, посещала театры и художественные галереи, были их общие с Грегом друзья. Но у нее так и не появилось никого, кому Лизетт захотелось бы откровенно рассказать о том, что она несчастна в браке с мужчиной, которого так любит, что не может уйти от него.
Да, ей предстоит долгое лето. Нейрохирург из Лондона, пообещавший Грегу восстановить подвижность ног, предупредил, что ему придется провести в клинике не меньше трех месяцев. А может, Люси права? Не поехать ли куда-нибудь одной? Но куда? Лизетт хотелось только одного — отправиться в Лондон вместе с Грегом, но он уже объявил, что поедет туда один.
— Пиши мне каждый день, дорогой, хотя бы одну строчку на открытке, — попросила Лизетт сына, провожая его в аэропорту. — Я хочу знать, где ты находишься, и буду отмечать на карте твои перемещения по Европе.
Доминик рассмеялся и поцеловал мать в щеку:
— Ладно, буду писать.
Лизетт смотрела, как он шел к выходу на летное поле: высокий, широкоплечий, с пружинящей походкой. Она заметила, что женщины бросают на Доминика восхищенные взгляды.
А вот Грег не позволил проводить его в аэропорт, потому что это было одним из немногих мест, где он ощущал свою неполноценность. Грег уезжал, полный надежд на то, что вернется уже не в инвалидной коляске, а на своих ногах. Доктор Мьюир, нейрохирург из Лондона, согласившийся лечить его, достиг блестящих результатов в аналогичных случаях и делал оптимистические прогнозы.
— Денег у тебя на счете хватит на все время, пока я буду отсутствовать, — сказал Грег, когда шофер понес его вещи в машину. — Но если они понадобятся, позвони в банк и на твой счет переведут необходимую сумму.
Лизетт хотелось говорить не о деньгах, а о предстоящем лечении, о вероятности того, что Грег снова сможет ходить. Хотелось обнять и поцеловать мужа на прощание, сказать, как сильно она любит его. Но вместо этого Лизетт сказала:
— Спасибо, дорогой. Возможно, я поеду в Италию, а на обратном пути могу на несколько дней остановиться в Лондоне…
— Нет! — Глаза Грега потемнели. Хватит с него и того напряжения, которое предстояло ему в течение трех месяцев. Не стоило усугублять его еще и присутствием жены, которая не любит его. Грег уже смирился с мыслью о том, что, если он снова встанет на ноги, Лизетт, вероятнее всего, уйдет от него. Тогда ее уже не будет удерживать долг перед ним. — Обо мне не беспокойся, — холодно добавил Грег. — Все будет в порядке. Я позвоню тебе из клиники. До свидания, Лизетт.
— До свидания, — печально ответила она.
Первая открытка от Доминика пришла из Брюсселя.
«Пишу из кафе на Гран-плас, и ты ни за что не угадаешь, кто сидит рядом. Мел! Она здесь на каникулах вместе с тетушкой. Отсюда они поедут в Кельн, а оттуда отправятся вниз по Рейну до Гейдельберга. Путеводители утверждают, что если достаточно долго просидеть в кафе на Гран-плас, то мимо постепенно проследуют люди почти со всего мира. Но кто бы мог поверить, что я встречу Мел после стольких лет! Невероятно, но она совершенно не изменилась! Я сидел, с наслаждением пил пиво и вдруг услышал, как женский голос с типичным английским акцентом жалуется на то, что голубь испортил ей прическу. Я обернулся и увидел Мел! Ну все, мне пора. Очень люблю. Д.».
Лизетт несколько раз перечитала открытку. Мелани. Интересно, она все такая же хорошенькая и такая же егоза, какой была в детстве? Как странно, что после всех попыток Анабел разорвать детскую дружбу между Мелани и Домиником они все же встретились на площади в Бельгии! Лизетт решила, что это судьба, и больше не думала об этом, пока не получила от Доминика еще две открытки — из Кобленца и Мангейма.
