безжалостно… чудовищно… Боже мой! Ты лжешь! Скажи мне, что ты лжешь!
Грег взял сына за руки.
— Я не лгу, Доминик. Это правда, и тебе придется жить с этим.
— Господи! — Доминик вырвал руки. — Но почему ты ничего не сказал мне… все эти годы?.. — По его щекам покатились слезы. — Я считал тебя отцом… я думал… — Доминик подбежал к раковине, и его вырвало.
— Доминик! Послушай меня! — Голос Грега срывался. — Ты всегда был для меня родным сыном! Я люблю тебя… я тебя воспитывал… гордился тобой…
— Нет! — Доминик поднял искаженное болью лицо. — Мой отец — Брендон! Боже мой, Брендон! — Шатаясь, он побрел к двери. — Я тебе этого никогда не прощу! И матери не прощу! И Брендону! Я не желаю больше тебя видеть! Никогда в жизни!
— Доминик!
Дверь распахнулась, но, когда Грег подъехал к ней на коляске, Доминик уже бежал по коридору, расталкивая изумленных посетителей и медицинский персонал.
— Доминик! — снова закричал Грег, но было уже поздно. Его сын ушел.
На улице Доминик снова почувствовал себя плохо, и его опять вырвало. Прохожие с отвращением смотрели на него и обходили стороной. Никогда в жизни Доминик не думал, что можно так страдать. Казалось, он истекает кровью от ран, нанесенных словами отца. Нет, не отца. Его отец — Люк Брендон. Напыщенный краснобай англичанин, который никогда ему не нравился, даже в детстве. Доминик задыхался. Невозможно жить с такой болью. Невыносимо терпеть ее. А Мелани? Боже милосердный! Мелани!
Доминик, не глядя по сторонам, пошел через дорогу. Автобусы и такси резко тормозили, сигналили, люди кричали на него. Мелани! Как сказать ей об этом? И как жить без Мелани?
Они договорились встретиться в час дня возле Национальной галереи на Трафальгарской площади. Но Доминик не смог бы найти туда дорогу, даже если бы постарался. Сейчас он не знал, где находится и куда идет. Полицейский остановил его и вежливо осведомился, не нужна ли ему помощь. Доминик отказался и вытер слезы с лица. Незнакомые улицы вывели его на Оксфорд-стрит. За ней находилась небольшая площадь. Доминик сел на скамейку, уронил голову на руки и разрыдался как ребенок.
Когда через пять часов он вышел из такси у входа в Национальную галерею, Мелани все еще ждала его. Она бросилась ему навстречу, и ее темные кудрявые волосы развевались на бегу.
— Доминик! Что случилось? — Ее розовое и веселое личико выражало тревогу. — Что-то с отцом? Он…
— Отец в полном порядке. — Доминик не знал, как начать разговор с Мелани. Грег не его отец. Его отец — Люк Брендон. Люк Брендон. Отец Мелани. Их общий отец. Это кошмар, как на картинах Босха… Казалось, он в аду и его хоронят заживо.
— Но ты так опоздал… — Мелани взяла Доминика под руку. — И похож на призрака. Дом, что случилось?
Доминик попытался оттолкнуть руку Мелани, но не смог. Его конечности налились свинцом, отяжелели от горя.
— Я гулял… думал… — Доминик знал, что надо делать и что сказать Мелани. И все же не мог сказать ей правду. Не мог погрузить ее в тот ужас, которым отныне всегда будет наполнена его жизнь. Он вспомнил ночи, проведенные с Мелани в Италии… когда они лежали, прижавшись друг к другу, в палатке… вспомнил нежную кожу Мелани, тепло ее тела, прикосновение к ее губам… свои ладони на ее маленьких, округлых грудях. — Мы слишком поторопились, Мел. Мы провели вместе чудесное лето, но оно кончилось. И глупо было бы воображать, что это нечто большее…
— Дом! — Глаза Мелани округлились от изумления. — Я тебя не понимаю…
— Ты слишком молода, Мел. Надо сойти с ума, чтобы обручаться в нашем возрасте.
— Но мы можем и не обручаться, если не хочешь. Главное для нас — быть вместе.
— Нет. — Чтобы не смотреть на Мелани, Доминик уставился на статую английского короля. — Мы здорово отдохнули, Мел. Я не забуду это лето. Но я не поеду с тобой в Кент. Сегодня вечером я улетаю домой.
— Дом! — Голос Мелани сорвался от горя. — Дом, ты ведь не хочешь этого. Скажи мне, что это не так. — Лицо Мелани, всегда такое радостное и оживленное, сейчас было белым и застывшим. — Дом…
Доминик понял: еще несколько секунд, и он не выдержит.
— Я люблю тебя, Мел, — промолвил он задыхаясь и бросился прочь. Потом остановился, вскинул руку и юркнул в остановившееся такси.
— Дом! — донеслось до него сквозь шум транспорта. — Дом!
Он не оглянулся. Все кончено. У него больше нет семьи. У него больше нет Мелани.
— Куда ехать? — спросил водитель.
— В аэропорт Хитроу.
У Доминика были кредитные карточки и одежда в рюкзаке. Но прежде чем вступить в жизнь, где не будет мамы, Грега, Люси и Мел, он должен поговорить с отцом. Доминик поедет в Нормандию и скажет Люку Брендону, что знает обо всем.
— Вам звонят из Америки, мистер Диринг. — В палату заглянула медсестра.
Грег все еще не пришел в себя.
— Вам плохо, мистер Диринг? — встревожилась медсестра.
— Нет, все в порядке.
Медсестра нахмурилась, понимая, что пациент лжет.
Звонок из Америки. Наверняка звонит Ник в связи с делами агентства. Грег посмотрел на часы — половина первого: значит, в Калифорнии половина пятого утра. Это что-то важное. Грег снял трубку.
— Привет, Ник, что случилось?
— Это не Ник, — раздался в трубке печальный голос Лизетт. — Папа умер… — Она замолчала, и Грег понял, что Лизетт плачет. — Я сегодня вечером вылетаю в Париж. Похороны в четверг.
Господи, только этого не хватало! Похороны члена семьи. Доминик неизвестно где. Брендон в Вальми. А Лизетт не знает, что ее сыну известна тайна его рождения и то, как она обманывала его.
— Я приеду.
— Но как же твое лечение, дорогой?
— С операциями закончено, а физиотерапию можно прервать на несколько дней. — Грег не представлял, как перенесет встречу с Лизетт. Ведь она разрушила не только его жизнь, но и жизнь Доминика. Никогда они уже не будут семьей. Доминик потерян для них обоих.
— Спасибо, дорогой. До свидания. — В голосе Лизетт прозвучали теплота и благодарность.
Рука Грега дрожала, когда он клал трубку на рычаг. Следовало сказать ей. А может, и к лучшему, если он все расскажет Лизетт в Вальми. Вызвав медсестру, Грег попросил собрать его дорожную сумку и заказать билет на самолет.
Самолет Лизетт приземлился в аэропорту Орли утром. Там она наняла машину и попросила шофера отвезти ее и Люси в Вальми. Полет утомил Лизетт, она чувствовала себя эмоционально опустошенной. Не так она мечтала вернуться домой.
— Ты очень любила дедушку? — спросила Люси, обнимая мать.
— Да, дорогая. Он всегда был добрым и терпеливым. — Глаза Лизетт затуманились, когда в памяти всплыли далекие годы. — Он понимал меня и знал лучше, чем кто-либо другой.
— Лучше, чем папа? — удивилась Люси.
— Да. — Лизетт смотрела в окно машины. В ее голосе было столько печали, что Люси не стала больше ни о чем спрашивать.
Миновав Берне, они въехали в самое сердце Нормандии. Ярко светило теплое сентябрьское солнце, золотились поля спелой пшеницы.
— Я бы не смогла здесь жить, — проговорила Люси. — Здесь тихо… пустынно… не как в Америке.
Лизетт промолчала. А вот она не знала, найдет ли в себе силы вернуться в Америку.
— А ферма дяди Люка где-то здесь? — поинтересовалась Люси, когда они проехали Байе и направились
