повинных в ночных выносах заготовок за малую мзду. Кивала Толян, служивший на воле народным заседателем, поднабравшийся в ходе судебных заседаний кое-каких юридических познаний и угодивший в зону за бытовуху, оглушил начальника диковинным словом «акционерка». Таранцу и его присным была выделена доля, и производство полностью перешло под контроль воров.
Для охраны вновь обретенной собственности и изменившихся до полной неузнаваемости барачных апартаментов была нужна сторожевая служба. И служба появилась. Возникло народное ополчение, круглосуточно несущее вахту. Первоначально была идея заставить вохру передать ополченцам часть арсенала, но потом Кондрат перетер с Таранцом и предложил другое. Ополченцев вооружили пиками и заточками, тут же обнаружившимися в необходимом количестве, а к каждому дозору приставили двух гарнизонных с табельным оружием, наблюдавших за тем, чтобы холодное оружие использовалось исключительно для самообороны в случае несанкционированного проникновения на охраняемые объекты.
Гарнизонным тоже отстегивали.
Потом пришла очередь каптерки и кухни. Столовка была немедленно разгорожена, выделилась коммерческая часть, которая снабжалась провизией отдельно, для чего лучшие силы гарнизона отправлялись на заготовку провианта, благо навыки, приобретенные во времена предыдущего начальника, утрачены до конца не были. Кондрат столовался в приватизированной лично им половине седьмого барака, куда ему трижды в день носили протертую кашку на воде — ничего более изношенный организм не принимал.
Надо заметить, что разные бараки принимали участие в этой вакханалии с разной, естественно, скоростью. Шестой — московский — вписался в картину мгновенно. Второй и четвертый — из местных — не отреагировали практически никак и остались на обочине исторического процесса. Мусульманский первый барак как был, так и остался неразгороженным, но затеял бурную склоку с третьим — грузино-армянским — за места в коммерческой части столовой и право находиться там сколь угодно долго. Склока эта сперва ни у кого особого беспокойства не вызывала, но, возбудив всякие страсти, довольно быстро привела к первым в истории Кандымской зоны кровопролитным событиям.
Дело в том, что новые экономические веяния не могли не затронуть так называемый гостевой барак, который по причинам, изложенным выше, перманентно пустовал. Вдруг, неведомо откуда и каким именно образом, гостевой барак обрел свое народонаселение численностью шесть человек женского пола. По четвергам в бараке был санитарный день и клиенты не допускались, а во все остальные дни туда шел поток интересующихся. Командовать культурным обслуживанием был назначен уже знакомый нам по предыдущей главе диктор Жанна, который в силу нестандартной ориентации никак не мог пользоваться услугами на халяву. Девочки, младшей из которых было двадцать, а старшей — сорок четыре, получали треть от выручки, остальное шло в общак.
С появлением сферы сексуальных услуг тлеющий конфликт между первым и третьим бараками довольно быстро выплеснулся наружу. Представители враждующих сторон были основными клиентами гостевого барака. Невозможность немедленно — слюшай, в чем дело, э! — уединиться с Веркой, потому что сейчас с ней этот вонючий пес Талгат, приводила к серьезному обострению национально-религиозных противоречий вплоть до угрозы поножовщины. Слава богу, что казарма находилась в пяти шагах, и Жанна срочно вызывал подмогу. Но в один прекрасный день группа обитателей третьего барака обнаружила, что две девочки — Верка и еще одна — отсутствуют, потому как еще ночью за дополнительное вознаграждение были вызваны в первый барак в связи с днем рождения бакинца Гафура и до сих пор не вернулись.
Гости переглянулись, сдержанно попрощались и с достоинством удалились.
Той же ночью зону разбудил невероятный гам. Захлебывались от лая овчарки караула, бегали взад- вперед, топая сапогами, часовые, что-то трещало и ухало, а фоном для всего этого служил мерно вздымающийся и спадающий, будто морская волна, ропот тысячной толпы заключенных. Кто-то, не то свинья, не то неведомый тундровый зверь, жутко и не переставая визжал, и визг этот временами взмывал в ультразвуковую область, а потом переходил в хрип и рычание.
Оказалось, что не пожар, но от этого легче не стало. Посреди ночи, без всяких видимых причин, рухнул первый барак со всем своим мусульманским населением. Как у карточного домика, сложились стены, подмяв нары со спящими людьми, а сверху легла крыша. Гибель первого барака началась с его северного конца, как раз оттуда и доносился ультразвуковой визг. Потом волна обвала медленно и неумолимо покатилась с севера на юг, укладывая все новые и новые метры стен и крыши. Из-под обломков лезли десятки человеческих фигур. Синие лучи прожекторов слепили глаза и выдергивали из темноты черно-белые кинокадры стихийного бедствия.
Толпы заключенных забили все подходы к развалинам первого барака, от которых их отделяли спешно выставленные заслоны. Внутреннее кольцо оцепления постепенно заполнялось выползающими из-под завала людьми. У северной части барака распоряжался лично полковник Таранец. Он сколотил из нескольких десятков спасшихся зэков бригаду, вооруженную ломами и петлями из катанки, и, судя по всему, собирался растащить обрушившиеся конструкции, чтобы вызволить воющих под развалинами людей.
Вблизи барака крики и стоны были невыносимо пронзительны. Стропила, уже ухваченные проволочными петлями, держались примерно в метре от земли. Бригада спасателей сгрудилась в компактную кучку, полуголые зэки взялись за металлические концы и обратили к Таранцу черные от грязи и пота физиономии. Полковник как-то судорожно отвернулся от барака, тайком и суетливо перекрестился и махнул рукой.
— Стой! — завопил кто-то из собравшейся толпы. — Стой!
Но было поздно. Сдвинутая с места крыша, по-видимому, еще опиравшаяся на обломки стен и нар, грузно села на землю. Визг и стоны прекратились, как по команде. Наступила тишина, которую нарушил только грохот окончательного обвала южной оконечности первого барака.
— Шандец, — подвел итог виновник столь печально закончившегося торжества Гафур, успевший выскочить до начала спасательных работ. — Братская могила.
Установить, сколько народу погибло непосредственно под развалинами, так и не удалось, и вот почему. В зоне началось повальное исчезновение людей, в основном из третьего барака. Был человек, на минутку отошел по своим делам, а обратно уже не вернулся. Будто растворился в воздухе. Думать о том, что какой- нибудь криминальный талант наладил безотказную технологию побега, было просто смешно — не то место Кандым, чтобы из него бегали. Поэтому единственная осмысленная версия пропажи людей состояла в том, что уцелевшие после обвала мусульмане во всех своих бедах винят третий барак. На расследование были брошены лучшие гарнизонные силы, но совершенно безрезультатно. Все оставшиеся в живых тридцать семь мусульман постоянно находились на развалинах, печально перетаскивали с места на место гнилые доски и пытались соорудить из них укрывающие от непогоды шалаши-времянки. А в это самое время люди продолжали пропадать.
Только после того, как по наущению Кондрата эти самые тридцать семь были присоединены к так называемой «Бригаде Софрона», о которой чуть ниже, а обломки первого барака начали использовать в хозяйственных целях, тайна частично разрешилась. На том месте, где когда-то стоял первый барак, нашли одиннадцать чуть прикопанных трупов с аккуратно отрезанными головами — как раз столько, сколько пропало из третьего барака. А неподалеку — опять же под развалинами — обнаружили землянку, в которой, судя по оставленным следам, постоянно проживало человек шесть, не меньше. Они-то, судя по всему, и вели партизанскую войну против третьего барака, пользуясь статусом без вести пропавших. Куда потом делись эти шестеро и кто они такие были, это большой вопрос.
Теперь о «Бригаде Софрона».
Совершенно понятно, что половина седьмого барака, занимаемая ныне Кондратом, ранее служила приютом доброй полусотне заключенных. В других бараках наблюдалась похожая картина. В одночасье избавленные от личной собственности зэки чесали поутру затылки и дружно направлялись в котельную — единственное теплое и пригодное для проживания место. Там, на растрескавшемся от времени бетонном полу, под ржавыми трубами, с которых капала вода, зрели семена классовой ненависти. Нужен был только вождь, и вождь нашелся.
Софрон сидел по убойной статье, но его все равно держали за сявку. На воле он был кандидатом наук по марксистско-ленинской части, имел приличную квартирку, машину, семью и так далее. А еще была у Софрона дачка в дальнем Подмосковье, которая его и сгубила. По зиме, когда обезлюдевший дачный кооператив заносило снегом до крыш, в летние домики повадилась всякая шпана. Шпана вскрывала дачи и
