уносила двери, оконные рамы и другие полезные вещи, не брезговала тряпьем, а частенько задерживалась в приглянувшемся домике на пару дней, развлекаясь всякими доступными способами. Непременным элементом развлечений обычно было навалить перед окончательным уходом кучу на обеденный стол.
К Софрону заходили трижды. В очередной раз выгребая с террасы по весне уже начавшее оттаивать дерьмо, он до краев переполнился жаждой мести. Поэтому осенью, прежде чем запереть на зиму вновь отремонтированный дом, Софрон оставил в холодильнике початую бутылку водки.
Весной он поехал на садовый участок уже не сам по себе, а под конвоем. На веранде, под голубым абажуром, аккуратно лежали три разлагающихся покойника, а на столе имела место пустая бутылка. Рядом с традиционной кучей, которую гости все же успели наложить.
Эта печальная история и определила отношение к Софрону на зоне. Это каким же надо быть придурком! Ну, приехал ты весной. Ну, насрали тебе на столе. Так возьми и вынеси аккуратненько. Небось не развалишься. А ежели тебе такое дело западло и ты решил оставить людям заряженную ханку, то подумай башкой своей дурацкой. Вот приедешь ты весной, а у тебя в доме вместо обычного говна лежит жмурик и пахнет. Тебе его выносить легче будет?
Поэтому с Софроном за его место под солнцем даже не пытались торговаться. Вышибли пинком из барака — и все дела.
Заселившись в котельную, наслушавшись горестных рассказов изгоев и трезво оценив обстановку, Софрон обрел второе дыхание. Он вдруг понял, что полученное им когда-то марксистско-ленинское образование вовсе не так уж и бесполезно, как стало казаться последнее время. Человек, который возглавит стихийное недовольство масс, вполне может рассчитывать на то, что пришедшие к власти воры будут с ним считаться. Надо только твердо придерживаться диалектических принципов в общении с классовым врагом — при необходимости уступать в тактических мелочах, но при этом не отклоняться от единственно верной стратегической линии. Ведь и основоположник учения допустил в свое время нэп, ни на секунду не забывая о борьбе за дело мировой революции.
Наиважнейший вопрос — надо ли сначала поставить в известность Кондрата или сразу же громко заявить о вновь возникшей политической силе — Софрон, не обладавший практическим опытом революционного движения, решил путем подбрасывания монетки. Монетка упала орлом вверх, и через три дня чумазая толпа в вонючих обносках осадила коттедж Таранца, требуя жратвы, жилья и справедливости.
Выставленный против толпы взвод охраны сперва помахал прикладами автоматов, пытаясь осадить самых неистовых, а потом, уступив численному превосходству, укрылся в коттедже, выставив стволы в окна. По громкой связи Таранец пригрозил огнем на поражение. Пообещав вскорости вернуться, повстанцы Софрона отошли и затеяли возле котельной многочасовой митинг с истошными воплями и непременным разрыванием на груди ветхих рубищ.
Ближе к ночи Софрона вызвали в седьмой барак.
Вот таким образом к уже сформировавшемуся альянсу между формальным и неформальным руководством зоны добавился восставший пролетариат. Софрону доверили возглавить крикливое движение за социальную справедливость и удерживать его в рамках дозволенного. Нельзя сказать, чтобы это было так уж легко. Софрону приходилось постоянно быть хоть на шаг впереди непримиримых, перекрывая самые сумасшедшие идеи еще более сумасшедшими и строча ультиматум за ультиматумом, манифест за манифестом. Незначительные подачки, которыми Таранец и Кондрат реагировали на очередную писанину, неизменно трактовались как эпохальная победа нищих и обездоленных, что, собственно, и позволяло Софрону удерживать влияние над населением котельной. В нем пробудился подлинный талант народного трибуна. Любое свое выступление Софрон начинал с откровенного призыва к немедленному черному переделу, звал всех к топору и требовал к ответу тех, кто затеял наблюдаемое кругом безобразие и развалил зону. А заканчивал неизменно внушительным перечнем уступок, на которые уже пошли классовые враги и на которые они непременно еще пойдут, если не сдаваться и действовать со всей пролетарской непримиримостью.
Все чаще в речах Софрона проскальзывали отринутые в свое время марксистско-ленинской наукой оппортунистические идейки социального мира, когда благосостояние угнетенных масс напрямую связывается с повышением благосостояния угнетателей, которое и позволит отстегивать порабощенным все возрастающую долю общественного богатства.
Такая ювелирная работа нуждалась в поощрении, и Софрону выделили приличную долю от деятельности гостевого барака, обговорив заранее, что часть идет на его личные нужды, а остальное — на удержание классовой борьбы в разумных пределах. Эта договоренность, понятное дело, никак не афишировалась, и разыгрываемый спектакль шел полным ходом и воспринимался вполне серьезно, хотя почти все почти все прекрасно понимали.
Таким образом, расстановка сил в Кандымской зоне выглядела следующим образом. Административная верхушка во главе с полковником Таранцом — раз. Крупный капитал, контролируемый Кондратом, — два. Распределенные по баракам территориально-национальные группировки — три. Не имеющий ни родины, ни национальности пролетариат, ведомый несгибаемым Софроном, — четыре.
И неведомая пока что пятая сила, которую представлял неожиданно появившийся на зоне Денис.
Глава 48
Перетягивание каната
— Прямо, значит, из самых Соединенных Штатов, — начальственно нахмурился полковник Таранец. — Ну что ж… Как говорится, чем обязаны? Какие, короче говоря, вопросы имеются?
Адриан ознакомил полковника с целью визита. В незапамятные времена груз, снятый с военного угольщика «Афакс», был завезен в Кандымскую зону и использовался для внутренних целей. Теперь потребность в этом грузе вроде бы отпала, он только понапрасну занимает место, и Адриан хотел бы освободить руководство зоны от этой обузы. Конечно же, он готов оплатить все транспортные расходы и дополнительно принимает на себя выплату вознаграждения тем, кто будет заниматься погрузочными работами. Если руководство не возражает.
Полковник надолго задумался.
— Что-то я не понял, — признался он наконец. — Это то есть как? Это же государственное имущество. Это как же я его отдам? Документ нужен. Указание должно поступить. А без указания никак невозможно.
Сидевший в углу Денис пошевелился.
— Есть указание, гражданин полковник, — вмешался он. — Есть согласование с Минюстом.
Он выудил из внутреннего кармана пухлый пакет и положил его перед полковником.
Полковник просмотрел бумаги и вроде расстроился. На лбу его образовались две глубокие продольные морщины.
— Не понимаешь, что ли? — спросил он Дениса. — Совсем, что ли? Что здесь, рай земной? Я и так уж два раза рапорт подавал по команде, оба раза отфутболили. Как что, так сразу Таранец. Туда Таранец, сюда Таранец, каждой бочке затычка. А как настоящее дело, так ты мне указание сразу на стол. Может, я тоже…
— Да ладно, — успокоил его Денис. — Понятно все. Путем все будет.
Полковник не успокаивался.
— Чего путем? Кто решает? Ты, что ль, решаешь? Не ты? Ну вот. Имей в виду. Тут зона все же. Мало ли что… Они там наверху не понимают кое-чего. Вот тебя прислали. А проку-то? Вот он, — полковник пренебрежительно кивнул в сторону Адриана, — так это… м-да… А ты? Ты-то должен порядок знать. Или как? Если что, я и напомнить могу. Если у тебя память такая короткая и ума своего не хватает.
Денис заиграл желваками на скулах.
— Чего вы все меня грузите? К Кондрату пришли — грузит. Намекает мне, как с ссученными разбирались. К тебе — опять та же история. Да если б не Москва, ты про эту историю хрен бы узнал. И этот, — теперь в сторону Адриана кивнул Денис, — хрен бы сюда добрался. И нечего крысятничать.
Полковник побагровел.
— Что! Крысятничать? Ты с кем говоришь? Да я тебя… И пусть потом кто хочет приезжает, раскопки здесь устраивает. Ты с Кондратом так же говорил? У него, небось, тише воды сидел. А здесь осмелел. Для себя, что ли, стараюсь? Оклад жалованья знаешь когда последний раз выдавали? Четыре месяца назад. За
