издевкой. — Хоть покажись, коль не здороваешься!
Чернава промолчала, лишь щеки запылали от гнева и ревности.
— Э, девочка, чую, ты ревнива не в меру! — ведьма засмеялась. — Да ты не бойся, после Вереи никто из нас в полюбовницы к Стояну не напрашивается. Больно уж суров он в любви своей.
Ведьмак подбросил в костер хвороста и прислушался. Несколько пересвистов оповестили о приближении остальных ведьм. Все до одной прибыли голышом, на метлах. Компания стала веселей. Расположившись у костра, ведьмы смеялись, приветствуя друг дружку после долгой разлуки. Переговариваясь меж собой, хвастались последними достижениями в ворожбе. Иногда с любопытством поглядывали на Чернаву, пытаясь разглядеть ее лицо в темноте капюшона. Всего на шабаш слетелось шесть ведьм. От разнообразия голых женских тел у Чернавы зарябило в глазах. Здесь были молодухи и женщины, красавицы и простачки, высокие и низкие. Никто из них не стеснялся своей наготы. Одни были красивы и телом, и лицом. Другие — поплоше. Но все они чувствовали себя расслабленными и счастливыми. Выставляя напоказ свою наготу, они словно радовались своему освобождению от одежды. Чернава стала привыкать к обстановке, пытаясь прислушиваться к разговорам.
— Ой, девки, — говорила маленькая щупленькая молодуха, — сдоила я давеча у соседки молоко с коровы. Поставила ведро дома и жду. Вот и молоко в нем появилось, ну, думаю, хорошо, все получилось. А оно прибывает и прибывает! Я уж давай отпивать, отливать по крынкам. А оно еще и еще прибывает. Ну и корова! Вымя у нее оказалось, что у нашей Бобуры груди!
Все ведьмы весело захохотали, покосившись на Бобурину гордость.
— Ой-ой, весело им! Да вы поглядите, кто разговорился? Доска неструганая! Если б у моих коров такое вымя было, как твои титьки, я бы с голоду померла.
Ведьмы снова расхохотались, почувствовав веселую перебранку. Чернава стала изучать будущих подруг. Худую ведьму, схлестнувшуюся в шутливой перепалке с Бобурой, звали Умора. Она действительно была смешливой и колкой на язык. Но что-то в ее облике наводило на мысль, что не до смеха будет тому, кто с ней повздорит. Маленькая, щуплая, с острыми чертами лица. Торчащие вперед зубы, крючковатые руки, постоянно поджатые у худосочных грудей, бегающие глазки — все в ней напоминало шуструю крысу, готовую укусить протянутую руку.
Рядом с Уморой сидела немолодых лет баба. Полная, румяная словно свежий хлеб из печи. Звали ее Ядвига. Она наперебой с Уморой рассказывала веселые истории из деревенской жизни. Выглядела, как обычная деревенская баба, которая и по хозяйству успевает работу сделать, и с соседкой посплетничать. Судя по ее полноте, она была неплохой стряпухой, лишь имя говорило о том, что ее кушанья лучше не пробовать. Около Ядвиги такая же немолодая, жилистая женщина. Ее называли Сухотой. Стоян рассказывал, что все эти имена даруются ведьмам и колдуньям Богиней Мораной. А вместе с именем получают они и дар к особенной ворожбе. Сухота была немногословна, слушала бабскую болтовню, иногда улыбалась, а так все больше в костер поглядывала.
Следующей в кругу была высокая сутулая молодуха. Имя ее было непонятным Чернаве — Трясея. Она сидела, обняв себя руками, то ли скрывая тело от чужих глаз, то ли действительно продрогла. Надо бы о ней Стояна порасспросить, может, что интересное скажет. За Трясеей расположилась очень странная девка. Вроде и телом хороша, и лицом красива. Полные губы, огромные зеленые глаза. Только вот взгляд какой-то полоумный, словно не в себе она.
— А я, девки, иду давеча по воду, вдруг мне соседский хлопец и говорит: «Чего ты, мол, Глядея, все одна да одна. На игрища не приходишь, через костер с парнями не прыгаешь. Аль никто тебе не нравится на деревне?» Поглядела я на него, и так мне тошно стало. Могла бы, родила б от него сыночка. Хороший был бы, глаза голубые-голубые, как у него! Я бы его кормила, — тут Глядея замолчала, взглянула на ведьмака и заплакала. — Стоян, почему так? Почему ведьма не может детей иметь, семью создать? Зачем я тебя, дура, тогда послушалась!
Все ведьмы молчали и грустно смотрели на пламя костра, словно там был ответ на самый важный для них вопрос. Глядея поднялась и, рыдая, пошла по поляне, унося с собой свою печаль. Ведьмак жевал травинку. Не отрывая взгляда от костра, он крикнул:
— Глядея, подойди ко мне.
Девушка испуганно замерла и неторопливо вернулась к костру, остановившись подле него, словно побитая собака у ног хозяина.
— Пять лет назад я привел тебя на шабаш. Говорил ли я тебе, Глядея, что не будет у тебя мирской жизни, как бывает у всех?
— Говорил, Стоян, — прошептала ведьма.
— Клялась ли ты душой своею служить Богине Моране и Великому Чернобогу?
— Клялась, Стоян.
Ведьмак поднялся, пристально вглядываясь в ее заплаканные глаза.
— Еще раз такое услышу, посмотрю в твои гляделки иначе. Поняла меня?
Ведьма молча кивнула и села у костра, больше не проронив за вечер ни слова. У Чернавы по телу пробежали мурашки. Где-то глубоко внутри наступило понимание — не все то золото, что блестит. Нет, она не задумывалась о детях, о семье. Она была молода и по уши влюблена в Стояна, в жестокого, но любимого деспота. Просто она поняла — сегодня день, после которого обратного пути не будет. Его уже нет, этого обратного пути, есть только он — Стоян. Он ей теперь и любимый, и муж, и отец родной.
Вдруг Бобура обернулась, прислушиваясь:
— О, кажись, благородные пожаловали.
Ведьмы вновь прыснули смехом, озираясь по сторонам. Ведьмак поднялся, встречая колдуний. К этим хранительницам Знания он относился более уважительно, чем к ведьмам. Все они — и ведьмы, и колдуньи, подчинялись ему беспрекословно. Всех он в этой жизни отыскал, посвятил на шабаше, научил ворожить. Все эти женщины лежали на Камне, отдавая души Моране, а ему свои тела. Но все они были разными, и колдуньи в особенности. Женщины по очереди выходили из леса. Деревья расступались перед ними, повинуясь колдовскому искусству. Так же и Стоян привел сюда Чернаву, пройдя короткими лесными путями. Стоит знающему колдуну зайти в лес, и через десяток шагов он выйдет в желаемом месте. Нет в лесу ничего постоянного, все в нем меняется. Потому и блудят лешие людей, меняя перед ними тропы и деревья. Смотрит человек, вроде та же тропа, а ведет не туда. Из лесного лабиринта выходят лишь те, кто видит лес словно дорогу в чистом поле. Можно, конечно, еще зарубки делать, только Велес обидится и сделает человеку такую зарубку, что всю жизнь помнить будет. Чернава стала присматриваться к вновь прибывшим. Колдуний, как и ведьм, было шесть. Казалось, ничем они от ведьм не отличались, такие же голые девки, ноги, руки и все остальные прелести при них. Однако и походка, которой они ступали, и пренебрежительные взгляды в сторону ведьм, все в них говорило о превосходстве. Вот первая грациозно подошла к Стояну, положив ему на плечо руку, поцеловала в щеку, приветствуя:
— Здравствуй, Стоянушка. Как жив-здоров?
— Здравствуй, Беспута, — ведьмак улыбнулся, отвечая на поцелуй, — присаживайся к костру, согрейся.
Колдуньи по очереди подходили к ведьмаку, приветствовали и целовали его. Чернава прислушивалась, пытаясь запомнить имена. Недоля, Потвора, Всеведа, Морока, Маковея. Ее стало злить их излишнее внимание к Стояну. Чернава не желала его ни с кем делить и любой готова была доказать свои права на деле.
Колдуньи расселись у костра, и она смогла их всех рассмотреть. Беспута была самой красивой из всех женщин шабаша. Ее стройный стан поражал идеальностью. В отблесках пламени она напоминала лесную Богиню. Длинные сильные ноги, плавные линии бедер, плоский живот. Несмотря на то, что все вокруг были нагими, взгляд словно притягивало к ее телу. Она была соблазнительна. Налитые чаши грудей прикрыты яркими рыжими волосами. Лишь темный сосок, словно случайно, вызывающе торчал среди локонов. Руки поглаживали бедра, будто лаская их, легкий взгляд с поволокой иногда задерживался на ведьмаке в попытке сломить его крепость. Стоян наклонился к Чернаве и тихо прошептал:
— Ее не зря нарекли Беспутой. Каждому имени Морана дарит один из своих талантов.
Чернава молча кивнула, проглотив горький комок ревности, и продолжила изучать остальных. За Беспутой, поджав ноги, присела Всеведа. На вид ей было не больше шестнадцати годков. Телом в свои молодые годы она обижена не была. Не красавица, но молодая, свежая, словно яблочко наливное. Что-то
