– Чтоб у вас все было хорошо… Чтобы побольше золота добыли!
– Слышишь, старик? Пьют за нас! И чтобы мы золото добыли.
Маша выпила второй раз. Борис уговорил се взять кусок балыка. Девушка стала есть его, по-прежнему отвернувшись к окну. Дождь превратился уже в ливень. Окно заливало, как иллюминатор корабля в сильный шторм. Временами желтый свет в салоне забивался синим от вспышек молнии.
– Давайте играть в какую-нибудь детскую игру, – вдруг предложил Глорский. – Ну, хотя бы в прятки.
Ирочка засмеялась.
– В прятки? Где же тут спрячешься?
– Спорим, что не найдете.
– Ты пойдешь и закроешься в туалете, – сказал Кутищев.
– Старик, ты меня обижаешь.
– Спорим! – захлопала Ирочка в ладоши. От коньяка она раскраснелась и стала совсем хорошенькой. Платочек она сняла, и толстая черная коса спускалась по груди на сиденье между нею и Глорским. – На что?
– Победитель требует все, что захочет. Итак, вы все трое закрываете глаза и открываете через пять минут. Ирочка водит. Ну, начали. Кутищев, ты забыл про правый глаз. Прощаю тебе вечную рассеянность. Машенька смотрит в окно. Ну и отлично.
Когда Игорь через пять минут открыл глаза Глорского уже нигде не было. Ирочка вертела во вес стороны головкой.
– Как вы думаете, где он может быть?
– Догадываюсь. Поищите его в багажном отделении. Наверное, под чемоданами и накрылся презентом. Я видел, когда садился, – там лежал брезент.
Девушка ушла в хвостовое отделение и вскоре вернулась.
– Нет?
– Нет.
– Вы хорошо смотрели?
– Да.
– Хитрый, черт. Поднимите фуражку вон у того грузина. Он слишком подозрительно сладко спит.
– Но у него… усики.
– Он может и усики приклеить. Он такой…
– Я боюсь…
– Точно говорю – он. Больше негде.
– Он у летчиков, – сказала Машенька, не поворачивая головы от окна.
– Что вы говорите!
Кутищев прошел в кабину пилотов. Борис был там. Он стоял возле двери и рассказывал что-то смешное, потому что летчики и стюардесса смеялись.
Даже командир, бледный, невысокого роста, совсем не похожий на повелителя огромного скопища приборов, которое его окружало, улыбался.
– … сажаю я его в бормашину, – трепался Глорский, – и думаю, что же дальше. Он – пасть до ушей и смотрит на меня с ужасом. Поковырял я у него в зубах каким-то пинцетом и говорю: «У вас лошадиные зубы». – «То есть?» – спрашивает он. «То есть зубы крепкие, как у лошади, а может быть, и как у быка». – «Но, – говорит, – профессор мне сказал, что надо удалять полчелюсти». – «Ну, – говорю, – пусть себе и удаляет. С вас десять рублей, поскольку мы на хозрасчете». Через полгода в Магадане бросается ко мне на шею какой-то тип и вопит: «Спасибо, доктор! Как хорошо, что вы отговорили меня от операции!» А… это ты, старик… Пошли, не будем мешать людям работать. Это меня кто-то продал.
Стюардесса, улыбаясь, закрыла за ними дверь.
– Заходите, – сказал командир совсем домашним голосом, словно пригласил не в кабину, а к себе, в коммунальную квартиру.
Они сели на свои места.
– Вы проспорили, – сказала Ирочка.
– Ага… Краснодар, девочки, не принимает. Там жуткая гроза. Идем на Ростов.
– Как на Ростов?! – всполошились пассажиры. – Черт знает что такое! Люди встречают, а мы вдруг садимся в Ростове.
– Ничего страшного. Попьем пивка, часик в Ростове и полетим в Краснодар. Летняя гроза больше часа не бывает.
– Меня муж встречает! – набросилась на Глорского женщина с ребенком. – Завтра вечером они уходят.
– Я вам что – бог или командир самолета?
Разыгрывает он! Всю дорогу треплется. Но тут вышла бортпроводница и объявила:
