– Куда ты?! – вцепился в меня Вад.
– Отстань! Знаю, что делаю!
– Дурак! Взорвешься! – переживал больше всех Рыжий.
Но я спокойно подобрал сучок, дошел до поля и стал копать картошку. Я уже догадался, в чем тут дело. Мне сразу показался подозрительным аккуратный почерк сержанта Курилова. Как же, есть у него время сидеть и выводить каждую буковку. И потом – где же это здесь подорвалась коза? Что-то я не увидел ни одной воронки, а глаз у меня на эти дела наметанный. Если поле заминировано, воронки обязательно будут, ставишь ты столбы или нет. Заяц там, волк или даже просто суслик – они читать не умеют, все равно проволочку кто-нибудь зацепит. Я уж не говорю, что троица не зря облюбовала себе это место. Кто бы это стал жечь костер возле минного поля, чуть ли не с краю Разве что маменькины сынки какие. А эти, видно, ребята тертые, безотцовщина. Ловко они придумали: посадили весной картошку, а может быть, просто нашли посадку, поставили столбы и сиди себе пеки картошечку все лето, еще и на зиму останется.
Я нарыл полный подол, наложил картошки в карманы. Вад стоял неподалеку и таращил на меня глаза: он ничего не понимал.
Безотцовщина встала из-за костра и двинулась ко мне. Наверно, все-таки будет драка. Лишь бы у них не оказалось ножей.
– Бей большого, Дылда! Бей! – закричал Рыжий. – А я другому врежу.
Рыжий подскочил к Ваду и замахнулся, но мой брат подставил ему ребро ладони, и Рыжий взвыл от боли. У Вада была железная ладонь. Он нарочно набил ее себе. Ходил целыми днями и стучал о различные предметы. Даже ночью, бывало, проснется и стучит.
– Это наша картошка! – пропищал третий пацан, лопоухий заморыш. – Дылда, чикни их ножичком! Чикни!
Такой маленький, а такой кровожадный. Дылда колебался. Он пыхтел и вращал глазами, то на своих, то на нас. Это был сильный пацан, но, видно, не очень находчивый. Положение было опасным.
– Но позвольте, – сказал я. – Еще совсем недавно вы говорили, что это поле ничейное, а сейчас вы утверждаете, что оно ваше и собираетесь даже нас бить. Где же логика? Надо быть справедливым. Император Веспасиан всегда был справедливым. Ни разу не оказалось, что казнен невинный – разве что в его отсутствие, без его ведома или даже против его воли. Гельвидий Приск при возвращении императора из Сирии один приветствовал его Веспасианом, как частного человека, потом во всех своих преторских эдиктах ни разу его не упомянул, но Веспасиан рассердился не раньше, чем тот разбранил его нещадно, как плебея. Но и тут, даже сослав его, даже распорядившись убить, он всеми силами старался спасти его: он послал отозвать убийц и спас бы его, если бы не ложное донесение, будто он уже мертв. Во всяком случае, никакая смерть его не радовала, и даже над заслуженной казнью случалось ему сетовать и плакать.
Цитату из жизни императора Веспасиана пацаны выслушали молча. У Малыша был какой-то пришибленный вид, да и остальные выглядели не лучше. Цитировать дальше биографию Веспасиана я не решился. Дылда пригладил себе затылок, исподлобья посмотрел на меня и сказал:
– Ну, ладно, пошли есть картошку, небось погорела.
Мы, наверно, с полчаса молча ели картошку. Пацаны косились на меня, но прямо смотреть в глаза избегали.
– Ничего себе справедливый, – оказал Дылда наконец – За болтовню кокнул.
– Императора нельзя называть плебеем, – пояснил я – Это страшное оскорбление.
– Гад он, твой… Веспасан, гад, – убежденно сказал Дылда – Ни за что кокнул человека.
– Пусть скажет, откуда он узнал эту муть? – крикнул Рыжий – Шастает тут и треплет про царей! Может, он шпион!
– В милицию его! – пропищал Малыш. – А будет брыкаться – ножичком!
Я понял, что это совсем темные пацаны и стал рассказывать про Веспасиана и других римских императоров. Сначала они ничему не верили, особенно похождениям Нерона, но потом, в отличие от взрослых, стали слушать внимательно. В общем, с того дня у нас началась дружба, и только Рыжий еще долго подозревал меня в том, что я или дурачок, или шпион.
А вообще эти трое ребят были что надо. Кровожадный Малыш оказался добрейшим пацаном, это он просто форсил перед остальными. Дылда, хоть и туго соображал, но зато был парнем честным и добрым. Правда, вот Рыжий часто раздражался по пустякам, но у Рыжего получилась очень тяжелая жизнь: после войны в живых осталась одна бабка, и та недавно умерла. Рыжего забрали в детский дом, но он оттуда удрал. Сейчас его искали, и он жил здесь вроде бы как беглый каторжник.
Эти пацаны оборудовали хороший блиндаж, еда у них была, и они проводили время на этом минном поле не так уж плохо. Дома их не особенно ждали: про Рыжего я уже говорил, а Дылда жил у старшего брата, который только что женился, и не очень волновался, если Дылда не приходил ночевать. Малыша же мать сама прогоняла из дому, так как в их комнате каждый вечер собиралась веселая компания.
Конечно, с минным полем они придумали здорово, хоть и не до конца: догадливый человек сразу мог определить, в чем тут дело. Но в Нижнеозерске очень боялись мин, а там, где начинается страх, кончается догадливость. Правда, один мужик привел саперов, те прочесали поле, ничего не нашли, свалили столбы, нарыли картошки и ушли. Конечно, когда этот мужик на следующий день явился с тачкой за картошкой, то столбы стояли на своих местах. И хоть мужик знал, что мин здесь нет, рыть не решился. На том дело и кончилось. Из взрослых тайну минного поля знал лишь почтальон дядя Костя, но он был у пацанов своим человеком.
Дядя Костя обычно появлялся под вече|р. Еще издали было слышно, как он ругался, натыкаясь на коряги и стволы деревьев. Затем показывался велосипед с деревянными шинами, на котором восседал сам дядя Костя в рваной гимнастерке, но в новенькой фуражке с лакированным козырьком. Дяде Косте всегда хотелось соскочить лихо у самого костра, но это ему никогда не удавалось. Он или на большой скорости проносился по костру и поднимал целую тучу дыма и пепла, или плюхался прямо в костер. Потому что дядя Костя всегда был навеселе.
Жизнь дяди Кости делилась на две части: до Победы и после Победы. Всю войну дядя Костя, единственный почтальон на весь Нижнеозерск, носил похоронки (нам принес тоже он). Дядю Костю боялись. Все понимали, что почтальон тут ни при чем, но те, кому он приносил похоронки, потом при встречах отворачивались, а некоторые плевали вслед. Даже собаки почему-то не лаяли на дядю Костю, а поджимали
