Бухгалтер, видно, тоже догадался. Он боком доковылял до дверей, сказал: «До свиданьица» и вывалился в сени.
Наш отец погиб на фронте в 1944 году. В комоде лежала желтая похоронка: «Пал смертью храбрых, защищая Родину…» До этого отец учился в военном училище, потом воевал на финском фронте, и я его плохо помнил. О моем младшем брате Ваде и говорить нечего.
Мы уже как-то привыкли к мысли, что нашим отцом будет сосед, хромой бухгалтер из госбанка. Он приходил почти каждый вечер и нравился нам с Вадом. Сидит и молчит, чай пьет. Попьет, расчешется и опять пьет. Ко мне и Ваду он относился уважительно, называл на «вы», а самое главное – умел держать язык за зубами. Один раз он застал нас за починкой примуса и не продал, хотя примус потом взорвался и мы целую неделю сидели без чая, пока не достали новый. Без чая бухгалтер мучился. Он не знал, что можно еще делать, пыхтел и без конца расчесывался.
– Рассказали бы что, Семен Абрамыч, – просила мать. – Про смешной случай какой или приключение.
Бухгалтер задумывался, потом хлопал себя по коленям:
– Однажды… у меня дебет не сошелся с кредитом.
И так сильно смеялся, что со стола улетали мухи.
В тех случаях, когда мы не ночевали дома (иногда мы с пацанами совершали путешествия на товарняках), мы шли к бухгалтеру и просили сказать матери, что были у него. Семен Абрамович охотно соглашался.
Бывать у бухгалтера мы любили. Хотя он жил один, но в доме всегда было прибрано и чисто. Везде белые занавесочки, даже на зеркале, и чтобы посмотреться, надо было раздвинуть шторки. На стенах висело много разных красивых плакатов, но все они были почему-то мрачного содержания: то боец бросался с бутылкой горючей смеси под танк, то немцы жгли хату, то дети играли на мостовой, а на них мчалась машина. Вообще жилище бухгалтера сильно отличалось от нашего: там имелась большая этажерка, полная аккуратно переплетенных отчетов. На комоде стояли гипсовые кошечки, собачки, слоники, а посредине возвышался толстый тяжелый кот, набитый мелочью. Над кроватью висел ковер с очень красивым рисунком, где были замок, озеро, лебеди, царевна с царевичем и еще много всякой всячины. Этот ковер я рассматривал, наверно, уже раз двадцать и все равно каждый раз находил все новые и новые детали.
Когда мы приходили, бухгалтер доставал с полки большую банку, полную слипшихся круглых конфет, и давал ровно по две штуки. Пока мы вежливо сосали, он работал: что-то писал и щелкал на счетах. В это время вид у Семена Абрамовича был очень внушительный и ученый.
Даже в будни бухгалтер одевался очень аккуратно: на нем всегда был, несмотря на жару, выглаженный костюм в полосочку. В карманчике пиджака – разноцветные заточенные карандаши, расческа, очки. На шее – с огромным узлом шелковый галстук.
Всех людей бухгалтер делил на две неравные группы: культурных и некультурных. Люди культурные – их меньшинство, – это те, кто работает в учреждениях, чисто одевается, читает газеты. Особенно Семен Абрамович ценил тех, кто имел красивый почерк и мог быстро в уме умножать и делить. Сам бухгалтер писал очень красиво, а о счете и говорить нечего: умножить, например, в уме 35 на 47 ему было раз плюнуть.
Некультурные же люди – все остальные.
Нашей матери бухгалтер говорил, что когда у него будет семья, то в ней все будет культурно. Он не позволит своей жене заниматься физическим трудом, а устроит ее в банк или аптеку и выпишет журнал «Работница». Детей же он отдаст учиться на ревизоров, даже если вдруг окажется, что это дети не родные. У него мягкое сердце, и он будет их любить, как отец.
Услышав слово «отец», мать начинала плакать. Бухгалтер нервничал, еще больше пил чаю и чаще расчесывался.
– Ничего… – бормотал он. – Еще неизвестно, как лучше… Может, попадется хороший человек, культурный… со своим домом…
Всем было ясно, о ком идет речь, но мать делала вид, что ей непонятно. Она все оттягивала свадьбу и сильно плакала по ночам в подушку.
При случае я всегда расхваливал матери бухгалтера. Если уж нет настоящего отца, то лучшего, чем бухгалтер, наверно, и не найти.
О настоящем отце я знал очень мало. Помнил только, что у него были усы и красное обветренное лицо. Когда у нас происходили конфликты с матерью, она всегда вспоминала отца. По ее словам, это был человек очень сильный, строгий, с железным характером. Мы бы у него «ходили как шелковые». Отец не позволил бы нам гонять целыми днями без дела. Сам он работал кузнецом, слесарем, конюхом, имел золотые руки и любил, когда все вокруг работали.
В первые часы мне не удалось рассмотреть своего отца, так как мы все были заняты матерью. Она несколько раз падала в обморок. Говорит, говорит с отцом, вдруг упадет на пол, и почти не дышит. Но потом, она немного успокоилась, отец умылся и стал распаковывать свой рюкзак. Он достал оттуда консервы, сало, зеленую фляжку со спиртом, большой кусок белой атласной материи.
– Это тебе на платье, невеста, – сказал он матери, – Из парашюта…
Мать взяла материю, подошла к зеркалу и распустила кусок до пола.
Фигурой она действительно была похожа на невесту – тоненькая, а лицо обветренное и морщинистое…
– Господи, старая-то какая… – Мать опустила руки и заплакала.
– Ну, ну, – отец отобрал шелк, – ты у меня еще красавица. А что же мальцам подарить? Игрушек у меня нет…
– Игрушки… – сказала мать. – Для них порох да бомбы игрушки.
– Нате-ка вам планшет. В школу будете книжки носить.
– А противогаза у вас нет? – спросил я.
