– Это все Комендант, – упорно гнул свое Виталька.
– На первый раз ограничимся… – начал директор с явным облегчением, но завхоз перебил его.
– Почему вы сорвали именно с Пермаем?
Завхоз осторожно, словно это была хрупкая, бесцветная вещь, поднял обрывки стенгазеты.
– Мы толчем воду в ступе. – Меня начал злить этот завхоз. – В темноте, да еще в спешке, трудно, даже если очень захочешь, найти именно газету, посвященную Первому мая.
Наступила тишина. Очевидно, никто не ожидал такой длинной и красивой фразы. Потом все разом недовольно задвигались.
Они и раньше обращались только ко мне, но после этой фразы Виталька Ерманский совсем отошел в тень. Их вдруг заинтересовала моя биография, год рождения, место рождения, отношение к пионерской организации, есть ли у меня судимые или заграничные родственники, не участвовал ли дедушка с бабушкой в белой армии и т. д. Особенно их интересовал отец.
Я почувствовал, что сразу вырос в их глазах, и даже завхоз стал обращаться ко мне на «вы». Речь о замазке как-то теперь не шла, и даже директор, попытавшись несколько раз вспомнить о ней, замолчал и больше не вмешивался в ход заседания. Роль следователя окончательно перешла к завхозу. Он задавал вопросы путано и бестолково, но я чувствовал, куда он гнет. Он пытался установить связь между пленом отца и сорванной стенгазетой. Это было так неожиданно, что я в первый момент, когда понял скрытый смысл его вопросов, растерялся, но потом успокоился, потому что такой связи никогда и никому установить не удастся. Но завхоз все кружил около, неумело ставил ловушки, которые были видны за километр и в которые он сам же иногда попадался. Он не обличал меня, ничего не говорил прямо, он просто задавал вопросы. Он все гнул их, гнул к линии: «плен – стенгазета».
За столом давно уже стояла тишина. На лицах у всех было какое-то новое выражение: смесь уважения и страха передо мной. А шустрый молодой человек, который оказался учителем истории, таращил на меня глаза с откровенным ужасом. На уроках он говорил о врагах, но настоящего, живого видел первый раз в жизни.
Иногда мне казалось, что я действительно шел в школу специально сорвать стенгазету, так нелепо не соответствовала наша цель – набрать замазки – и конечный результат – стол с красной скатертью и двадцать взрослых людей, ради меня прервавших свой летний отдых.
И чем удачнее я отбивал атаки завхоза, тем, я чувствовал, более шатким становилось мое положение, потому что ребенок не может перехитрить взрослого человека, и как-то сама собой из-за моей спины вырастала фигура отца, и получалось так, что завхоз вроде бы спорит не со мной, а с отцом, и ничего нет удивительного, что человек, прошедший огни и воды, хитер и коварен.
Когда я окончательно его запутал, завхоз замолчал и долго с откровенной ненавистью смотрел на меня, дергаясь в костюме и шевеля ушами, и мне на секунду стало страшно за свое будущее. Даже если все уладится и я буду учиться в этой школе, он все равно найдет предлог расправиться со мной.
Все молчали, не зная, что делать дальше. Собственно говоря, ничего доказано не было. Завхоз лишь выпятил два факта: плен отца и срыв его сыном стенгазеты. Связи между этими событиями не было. И, кроме того, я еще не подавал в их школу документы. Может быть, я вообще не собираюсь их подавать, поэтому что со мной можно делать – неизвестно. Другое дело – Виталька Ерманский, на нем-то можно отыграться. Я с тревогой посмотрел на Витальку. Он стоял, до неприличия раскрыв рот, очевидно пораженный всем происходящим.
– Можете идти… – сказал директор и, немного подумав, добавил: – Пусть придет отец, когда вернется.
Я пошел к двери. Виталька двинулся было за мной, но его остановили Закрывая дверь, я слышал, как ему сказали.
– А ты чего с ним связался? А еще сын учительницы.
«Сын учительницы» было сказано с особым ударением
Я вышел па крыльцо и немного постоял глядя, как во дворе замешивали раствор женщины в заляпанных платьях. Потом я посидел на старой ободранной парте. Из школы никто не выходил: ни Виталька, ни Клара Семеновна. И вдруг я понял, что никакой победы я не одержал, а даже наоборот – все только началось и неизвестно, чем кончится. Только зря продали Коменданта.
Первая любовь (окончание)
Мне очень хотелось знать, что они потом говорили Витальке, и я решил дождаться его.
Виталька вышел из школы вместе с матерью. Они о чем-то разговаривали. Виталька нес ее блестящий яркий плащ. Когда они проходили мимо, я выдвинулся из-за угла.
– Здорово влетело? – спросил я.
Виталька вздрогнул и оглянулся. Клара Семеновна тоже вздрогнула и оглянулась.
– Ты что здесь делаешь?
– Жду вас. Домой пойдем?
Они замялись. Я сразу понял, что они не хотят, чтобы нас видели вместе.
– Ты иди… у нас тут еще дела есть…
Никаких дел у них не было. Не успел я выйти из райцентра, как меня обогнала школьная полуторка. Клара Семеновна сидела в кабинке, а Виталька весело прыгал, как орангутанг, в кузове. День был безветренный, и они здорово напылили. Мне долго пришлось брести, словно в густом тумане. И только стало можно дышать, как полуторка промчалась назад.
Домой я пришел грязный и усталый. Они сидели я на скамейке под окнами и грызли семечки.
– Га-га-га! – заржал Виталька, показывая на меня пальцем. – Трубочист.
Она всплеснула руками:
