Люба ушла. Послышалось чиркание спички, загудел газ, звякнула сковородка. Петя покосился в сторону кухни, потом брезгливо выплеснул остатки шампанского из Любиного бокала в стоящую на столе стеклянную вазу, налил коньяку, понюхал. Запах коньяка, видно, Пете понравился. Он снайперски прицелился, зажмурив левый глаз, и вдруг залпом выпил, торопливо, большими глотками, словно боялся, что Костя кинется и выхватит у него коньяк.
Несколько секунд Петя посидел, опустив голову, будто прислушиваясь к своим ощущениям, потом распрямился. Его бледные щеки порозовели, на стриженой голове появились капельки пота, словно остатки прошедшего по стерне дождя.
Петя явно подобрел и, как показалось Минакову, с удовольствием посмотрел на него,
– Ну так что будем делать? – спросил он, потянулся к яблоку, с треском откусил почти половину.
– Отпустите меня, – тоскливо сказал младший бухгалтер. – Мне надо на поезд.
– К маме?
– Нет, вообще…
Петя опять откусил яблоко. Теперь в его руке оставался огрызок.
– Да. Мне надо очень. Надо успеть на последний поезд.
Муж Любы швырнул огрызок в вазу, куда вылил шампанское.
– Деньги-то где спрятал? – спросил он будничным голосом, не глядя на Костю.
– Какие деньги? О чем вы? – голос Минакова дрогнул. Он уже начал понимать, что влип серьезно.
– Я ведь все знаю, – сказал Петя, опять не глядя на собеседника. – Я ведь вез тебя ночью из Петровска. И еще там был. После… Я все знаю. Весь город говорит. Ты взял двадцать девять тысяч сорок шесть рублей и восемнадцать копеек.
«Точно, это он меня вез. Шофер», – теперь вспомнил бритоголового Костя.
– Я вас не понимаю…
– Отлично понимаешь. Лапы твои нашли на мебели. Пуговицу от плаща. Кровь. Чего виляешь? Я тебе не следователь. Наоборот… Друг и помощник. Дорогой, конечно. В смысле – дорого беру.
Костя похолодел. Он начал догадываться.
– Я действительно… взял из кассы. Тысячу рублей… Всего тысячу. Можете проверить. Они там. В плаще. Но я пошутил. Я уже звонил на завод, оказал, что это шутка…
Костя тут же нанял, что он зря сказал про эту тысячу. Глаза шофера блеснули, как у щуки, когда она в погоне за добычей вдруг выскакивает из воды.
– В плаще, говоришь? Проверим… Лютик, принеси-ка плащ этого фраера!
– Плащ? Зачем? – крикнула из кухни Люба.
– Увидишь.
Люба, брезгливо сморщившись, принесла верхнюю одежду младшего бухгалтера.
– Грязный… Терся где-то… И пуговица оторвана.
– Пуговицу ему любовница оторвала. Во время грабежа кассы, – сказал шофер. – Посмотрим, что здесь… Ага, что-то тяжеленькое… Лютик… глянь… Ого! Деньги? Од-на ты-сяча рублей. Про-ве-ре-но… В смысле – мин нет, Кас-сир… Подпись неразборчива. Впрочем, кассир нам не нужен. Сосчитаем как-нибудь сами. Однако поверим анонимному кассиру на слово. На-ка, Лютик, возьми на мелкие расходы.
Люба молча смотрела на протянутую ей пачку денег, туго спеленатую белыми полосками.
– Бери, бери, не бойся! Они не кусаются! – Шофер рассмеялся каким-то кашляющим, наверно, от волнения, смехом. – Пригодится ребятишкам на молочишко. А поскольку ребятишек нет, то папе и маме на коньячишко. Как, Лютик, а?
Люба взяла деньги, переложила их из ладони в ладонь, словно они были горячими.
– Чьи это? – спросила она растерянно.
– Теперь твои, – хохотнул муж.
– Как… мои?
– Так… Теперь твои, а раньше были государственные. Так как тебя зовут?..
– Костя.
– Костя… Так откуда ты взял эти деньги, Костя? Из кассы?
– Из кассы…
– Значит, государственные?
– Государственные…
– Вот видишь, Костя. Ты сам признался, что брал из кассы государственные деньги.
– Только тысячу, – сказал Костя безнадежным голосом.
У шофера теперь был не только хищный взгляд, но и движения стали хищными, осторожными, как у кошки, когда она услышит поскребывание в темном углу.
– Только тысячу?
