На остановку Музей шел почти вприпрыжку. Весь вечер у него было отличное настроение.
– Может, все еще обойдется, Дима, – говорил он радостно чемпиону. – Я ему, рассказал, почему на зажиме ПМ, а не ПОМ. Мне кажется, он поверил. Вообще, если говорить честно, его понять можно. Находит в квартире зажим с буквами ПМ, потом видит меня в своем халате и тапках… Поневоле «неуд» поставишь.
– Все равно он дрянь человек, – пропыхтел чемпион. – Несправедливый. Есть преподаватели справедливые. Хоть «пару» влепит, а все равно не обидно. А этот подхалимов любит. Невзлюбит кого, как ни отвечай – засыпет.
– Но предмет он знает неплохо.
– Все равно. Он меня чугунным котлом обозвал. «Пару» ставь, а зачем котлом обзывать? Да еще чугунным?
Во время этого разговора в дверь постучали. Мотиков нехотя пошел открывать.
– Кого там черт несет…
В щель просунулась голова председателя совета общежития демобилизованного матроса Добрынина. Демобилизованный матрос повертел головой, профессионально обшаривая комнату взглядом, подмигнул Музею.
– Паря, на выход! К тебе канонерка швартуется.
– Какая канонерка?
Но матрос уже захлопнул дверь.
– Это он так баб называет, – пояснил чемпион.
– Может, мать приехала. – Петр быстро надел брюки и спустился на первый этаж.
В вестибюле на чемодане сидела Рита. Ее большие черные глаза были полны слез, словно в них вставили линзы.
– Вы?
Рита заплакала навзрыд.
– Это какой-то изверг…
– Что случилось? – Музей покраснел и огляделся вокруг, не видит ли кто.
– Пилит и пилит меня… день и ночь… Говорит, что я твоя любовница… Стал нарочно расписание менять… Отменит лекцию и является… Мы с Аликом просто повторяли… Ничего не было… А он вбежал как сумасшедший с топором… туристским. Алик перепугался – и в окно…
– Как он себя чувствует?
– Руку сломал… все тело отбил…
Рита вытерла платочкам слезы.
– В общем, я ушла от него, – сказала она решительно. – Пусть выслеживает кого хочет. С меня хватит. Буду жить в общежитии, как все нормальные люди. Я прошу, Петя, твоей помощи, у меня здесь больше никого нет.
Мимо прошли в женский отсек две знакомые девушки и с любопытством посмотрели на них. Одна задержалась возле зеркала, поправляя волосы, хотя поправлять было нечего. Вот-вот могла появиться комендантша.
– Но… собственно говоря… чем я могу помочь… Места в общежитии все заняты…
– Завтра я все устрою. Определите пока меня к девушкам. Есть же где-нибудь свободная койка?
– Да… да… я сейчас… спрошу…
– Я так и знала, что ты молодец. У тебя есть расческа? А то я свою куда-то заложила. Теперь месяц не разберешь.
Рита повеселела. Она подошла к зеркалу и стала приводить в порядок прическу «лошадиный хвост».
– Пусть-ка помечется, черт усатый. Ревновать вздумал. С топором на человека бросился. Совсем обезумел! Спасибо, – Рита отдала Петру расческу. – Сейчас я пойду устроюсь, и знаешь что мы сделаем? Поедем в ресторан! У меня есть целых полсотни! Нет, серьезно, давай кутнем. Отметим мое возвращение в лоно холостяков. Напьемся, как сапожники!
– Я, право, не знаю… Я пойду насчет койки…
– А ты посимпатичнел. Неприятности тебе пошли на пользу. Ей-богу! Ну, уже и покраснел! Дай я тебя поцелую! Мне давно хочется тебя поцеловать.
– Да вы что… – испугался Музей.
Но Рита, смеясь, чмокнула его в щеку.
В это время, прикованная мощной пружиной к косяку, дверь страшно хлопнула, и в общежитие вбежал Свирько. Наступила немая сцена. Первой опомнилась Рита.
– Что это значит? – нахмурилась она. – По-моему, между нами все кончено.
Декан ничего не ответил. Он оглянулся, сунул руку в оттопыренный карман и вдруг выхватил огромный пистолет. Это был самодельный пистолет, какие после войны мастерили подростки из дерева и железных трубок. У пистолета было два ствола. Из боковых прорезей сыпался порох… Все это Петр Музей рассмотрел в одну секунду. В следующую секунду он прыгнул в сторону и помчался вверх по ступенькам.
